Почти непременным украшением кабинета ученого была чаша, покрытая лаком цвета «жженого пурпура». Красным или черным лаком покрывались также столы и многие другие предметы мебели. Разумеется, невозможно представить китайский дом без фарфоровой посуды. Минские знатоки особенно ценили вазы сунской эпохи из Цзюньчжоу (пров. Хэнань), отличавшиеся голубым или розово-пурпурным оттенком. Изысканному вкусу удовлетворяли и сосуды с зеленовато-голубой или красноватой глазурью, испещренной трещинками, словно потрескавшийся лед. Наибольшей же популярностью в минское время пользовался фарфор с росписью кобальтом по белому фону, а также сочетания синего и желтого, зеленого и желтого цветов. Вообще качество фарфора и росписи при Минской династии заметно улучшилось, гораздо более разнообразными и приближенными к повседневной жизни стали и сюжеты изображений на фарфоровых изделиях. Вазы должны были иметь узкое горлышко и толстое дно, чтобы из них «не выходил дух»
[517]. Подбор цветов для ваз тоже всецело определялся особенностями обстановки и времени года. Ту Лун советует для этого использовать «высокие вазы и цветы с большими стеблями, ибо сие радует взор». Однако же в скромном кабинете ученого следует держать «низкую вазу и маленькие цветы». В вазу полагалось ставить два-три цветка, а пышные букеты слыли верным признаком дурного вкуса
[518].
Особым вниманием в коллекции любого антиквара пользовались старинные цитры (цинь) – классический музыкальный инструмент ученого мужа. Ценили их за благородный темный цвет и тончайшие трещинки на днище, которые появляются сами собой по прошествии веков. Трещинки эти образовывали два вида узоров: один напоминал морщинки на брюхе змеи, а другой, особенно ценный, – лепестки сливы. Естественно, находились мастера, искусно подделывавшие эти узоры, хотя подделать потемневшую древесину древней цитры было намного труднее
[519].
Высоко ценились за свои декоративные качества и предметы из других материалов: камней, кораллов, жемчуга, слоновой кости, носорожьего рога и проч. Правда, изделия из золота и серебра, а также излишне вычурные не очень подходили для домика «бедного ученого». Работы резчиков по дереву тоже еще не обрели в глазах образованной элиты статуса «качественных вещей» (пит чжэ), хотя коллекционеры минского времени признают, что некоторые из них исполнены с большим искусством. Зато изящному вкусу вполне удовлетворяло присутствие в доме необработанных камней, если они отличались изысканной формой и окраской.
Первое место среди таких декоративных камней минские антиквары неизменно отводили камням с гор Линби в провинции Аньхой – прочным, причудливой формы, испещренным, словно яшма, светлыми прожилками, издававшим, если ударить по ним палочкой, «чистое звучание» и к тому же впитывавшим в себя ароматы благовоний. Большим спросом пользовались агаты и похожие на них, но уступавшие им по качеству камни с красноватым узором из Шаньдуна. Вот еще некоторые популярные виды декоративных камней, которые могли украсить стол ученого мужа: камни с узором, напоминающим лист бананового дерева, камни с зелеными пятнышками, пропускающие свет, камни из Хунани с узорами, напоминающими пейзажные виды, беловатые, с черными вкраплениями в виде холмов камни из юго-западных областей империи, черные и гладкие, как яшма, камни из Шаньси, миниатюрные копии камней из озера Тайху, камни с узором, похожим на черепаший панцирь. Пластинки слюды использовались в качестве подставки для курильниц.
Обращаясь к предметам старины, мы достигаем пределов наших помыслов и вожделений. Человек наделен слухом, зрением, вкусом, обонянием, умом, сознанием и оттого не может не иметь влечения к звукам и цветам и всяким ароматам. Встречая то, что ему любо, он радуется. Теряя то, что ему нравится, он печалится. Посему, находя удовольствие в звуках, мы непрестанно стремимся услышать самые новые звуки мира, а находя удовольствие в цветах, стремимся увидеть самые яркие краски мира. Так же и обоняние наше влечется к ароматам. Однако же Небо так распорядилось, что все длящееся в жизни становится нам в тягость и нас обременяет. Посему упоение вещами, достигая своего предела, обязательно откроет достоинства простоты и скромности, а крайнее возбуждение внезапно приведет к чистоте и покою духа. И вот любители антикварных вещей любят изобилие цветов и звуков, но тот, кто до конца даст волю своим увлечениям, обратится к тому, что угодно разуму. Тогда он поймет, что в мире есть нечто беззвучное и лишенное аромата, но это – великий корень всего слышимого и распространяющего запах. Постигни же сей корень и воссоедини через него ветви, и тогда все звуки и цвета мира, и все имеющее аромат обретет основу и наше наслаждение никогда не исчерпает себя. Если же позволить увлечь себя течению преходящих чувств и не уметь возвращаться духом к корню сущего, рано или поздно все потеряешь и предашься отчаянию. Так покоя в душе не обрести и судьбы своей не претворить. Разве не старинные вещи помогают нам обрести в душе покой и претворить свою судьбу?
Дун Цичан
Как видим, идеал вечносущей «древности» делал возможным свободный обмен между миром природы и миром культуры в китайском доме. Природные явления во всем их разнообразии свободно вторгаются в интерьер: стол ученого украшают камни и карликовые деревья; у стен стоят вазы с цветами; находящиеся в комнате ширмы и экраны, дверцы шкафов и комодов, спинки стульев, крышки шкатулок покрыты росписью, инкрустациями и шлифованными срезами камней с пейзажными картинами; декоративные наплывы и наросты на стульях и комодах напоминают о первозданном динамизме жизни, из которого выходит весь мир. Однако изящный вкус требовал, чтобы все эти природные образы выглядели так, словно они «нарисованы на картине». Вместе с тем художественные изделия в Китае, как мы уже знаем, должны подчеркивать естественные свойства материала, из которого они сработаны, и не нести на себе отпечатка какой бы то ни было искусственности, сделанности.
Примеры такого взаимопроникновения искусства и естества, мира человеческого и мира «небесного» в китайском доме-саде на удивление многочисленны и разнообразны. Так, в минскую эпоху распространился обычай придавать дверным проемам форму круга, как бы уравновешивавшего прямоугольник входной двери и дававшего наилучший обзор. В этом обычае тоже отобразилось желание китайцев ввести в дом некие безусловные в своей всеобщности, внечеловеческие формы. Такие круглые проемы, прозванные «лунными дверьми» и словно символизировавшие «небесное» совершенство бытия, как бы напоминали о том, что человеческое жилище существует вровень с пустотой небес и что «возвращение в Небо» означает состояние перехода. Не были редкостью двери в виде восьмиугольника или тыквы-горлянки – знаков космического цикла перемен и полноты Хаоса. В Цзяннани было даже принято вносить сад в дом: центральную часть одного из скатов крыши немного укорачивали, открытую небу часть комнаты обносили стеной и высаживали там деревья. В свою очередь, садовые павильоны значительное время в году или даже круглый год служили жилыми помещениями.
