Композиция этой главы хорошо иллюстрирует типичный для «Дао-Дэ цзина» ход размышления. Она открывается зачином в стиле народной поговорки, формулирующим, казалось бы, неразрешимую проблему нравственной ценности наших представлений и поступков. В средней части главы та же парадоксальная форма суждений переводится в метафизическую плоскость и приобретает вид положительных тезисов, после чего следует заключение, в котором видимое несоответствие действительности моральным ценностям объясняется несовершенством обыденного знания. Ограниченность человеческого видения дает основание утверждать, что подлинная смелость заключается в кажущейся робости, точность расчета – в видимой беспечности, истинная прямота – в гибкости и т. д. Подобно Ницше, утверждавшему, что отдаленнейшее есть мера сегодняшнего дня, Лао-цзы учит мерить преходящее вечным.
Если люди привыкли не бояться смерти,
Как можно запугать их казнями?
Если сделать так, чтобы люди всегда жили в страхе перед смертью,
А мы непременно хватали бы шальных и предавали казни —
Кто бы посмел злодействовать?
Если бы люди всегда жили в страхе перед смертью,
На них нашелся бы главный палач.
Но казнить людей вместо главного палача
Все равно, что рубить деревья вместо старшего дровосека.
Из тех, кто возьмется за топор вместо старшего дровосека,
Мало кто не поранит себе руку!
Лао-цзы развивает свое парадоксальное – как будто утопичное, а на самом деле очень практичное – учение о наведении порядка… посредством «недеяния». На сей раз, согласно традиции, речь идет о «сдерживании соблазнов». Прежде всего – соблазна скрепить общество кодексами и регламентами, поправить дело наказаниями. Очередная простая истина: даже самые суровые наказания не удержат людей от преступления. Значит ли это, что согласия в мире достичь вообще невозможно? Нет, отвечает Лао-цзы. Задача правителя – восстановить естественный порядок жизни, который будет сам регулировать себя и устранять всех «дурных людей», которые ему противодействуют. И пусть кому-то кажется, что какая-то высшая сила карает этих смутьянов за их безрассудство. Мудрый правитель не станет возражать против этого мнения…
Важно увидеть в этой главе очередную вариацию темы прозрения премудрым «сокровенно-утонченных» превращений бытия, а равным образом прозрения «сокровенного единения» людей. Именно прозрение тончайших «семян» явлений делает мудреца правителем, который управляет (как бы) от имени самого Неба – совершенно органично, безупречно справедливо и без насилия. Для простых людей, неспособных постичь «утонченную» истину бытия (а она заключается, помимо прочего, в неразличимости жизни и смерти!), главной регулирующей инстанцией является страх смерти, смертная память – отправная точка на пути к прозрению. Этим страхом обусловлено безотчетное согласие, единение народа и правителя, причем последний, постигнув тайну смерти, как раз и может выступать перед народом в виде «главного палача», устрашающего вестника смерти. Нет даже оснований говорить, что Лао-цзы имеет в виду формальное наказание. Люди, верные смертной памяти, безотчетно выправляют себя сами еще до внешних действий. А что касается трескучей, внешне доказательной и непременно оправдывающей насилие идеологии, пусть даже и «гуманной» закваски, то это – «топорная» работа, от которой не поздоровится самим ее создателям.
Отсюда напрашивается еще один интересный вывод. Чем покойнее и зажиточнее живут люди, тем более они склонны к развитию своей духовной чувствительности и, как следствие, тем с большим вниманием относятся к смерти. Авторитет власти, таким образом, напрямую зависит от уровня благосостояния народа и притом по глубоким психологическим причинам! Только состоятельные и чувствительные к внутреннему опыту люди могут быть благонравными подданными. А власть внушает наибольшее почтение к себе именно тогда, когда не представляет угрозы обществу. Тем не менее ответственность за свое поведение лежит на самих людях, и Лао-цзы в принципе не отрицает узаконенное лишение жизни. Более того, правитель, постигший Небесный путь (что подразумевает, помимо прочего, его неприметность в мире), может выступить в роли «главного палача» по уже известным нам причинам.
Люди голодают оттого, что верхи забирают себе зерно.
Вот почему голодают люди.
Людьми трудно управлять оттого, что верхи понукают ими.
Вот почему ими трудно управлять.
Люди ни во что не ставят смерть оттого,
что верхи слишком любят удовольствия жизни.
Вот почему люди ни во что не ставят смерть.
Поистине, те, кто не живет с мыслью о жизни,
умнее тех, кто ценит жизнь.
Лао-цзы в очередной раз напоминает о том, что ответственность за смуту в государстве и плачевное состояние нравственности в народе несут власти предержащие. Он самым резким образом предостерегает хозяев этой жизни от упоения властью и могуществом. Предостерегает в первую очередь по соображениям практической политики: гармония между верхами и низами жизненно необходима государству. Но в этом напоминании есть и куда более глубокий практицизм: корень важнее верхушки, покой души важнее самой громкой славы. Воистину живет тот, кто ничем не дорожит в этой жизни, кроме… собственной жизни. Мудрость – это умение отнестись к себе серьезно. Уважения других добьется только тот, кто научился уважать себя. Управлять другими способен лишь тот, кто умеет управлять собой.
Человек рождается мягким и щуплым.
А, умерев, делается жестким и твердым.
Когда все вещи, трава и деревья, живут, они мягки и гибки.
Умерев, они становятся сухими и жесткими.
Посему, жесткость и твердость – спутники смерти,
Мягкость и слабость – спутники жизни.
Вот почему крепкие доспехи мешают победить,
А крепкому дереву не устоять.
Сильному да крупному быть внизу.
Мягкому и слабому быть вверху.
