– Когда вы решили отвечать «да, сэр» на все, что бы я ни спросил вас? – Ответа не последовало, но Вулф продолжил, даже не ожидая его: – Мисс Фиоре, я хотел бы, чтобы вы поняли следующее. Мой последний вопрос не имеет никакого отношения ни к клюшке, ни к Карло Маффеи. Вы разве не заметили? Что ж, если вы решили отвечать на все мои вопросы о Карло Маффеи только «да, сэр», так тому и быть. Вы имеете на это полное право, потому что именно так решили. Но если я спрашиваю вас о чем-то другом, то вы уже не вправе отвечать «да, сэр», потому что ваше решение заключалось не в этом. Обо всем прочем вы должны отвечать так же, как отвечал бы любой другой. Итак, когда вы решили говорить мне одно только «да, сэр», было ли это продиктовано каким-то поступком Карла Маффеи?
Анна не отрываясь смотрела ему в глаза. Было очевидно, что она вовсе не подозревает его в чем-то и не бросает ему вызов, а просто пытается понять его. Она все смотрела на него, а он смотрел на нее. Наконец через минуту она ответила:
– Нет, сэр.
– А! Хорошо. Это не было продиктовано каким-то его поступком. Тогда это не имело к нему отношения, и, значит, вы вполне можете ответить на любой мой вопрос об этом. Вы должны это понимать. Раз уж вы решили ничего не говорить о Карло Маффеи, спрашивать вас я не буду. Но это другое дело. Решили ли вы отвечать «да, сэр» мистеру О’Грейди – человеку, который приходил и допрашивал вас вчера утром?
– Да, сэр.
– Почему вы так поступили?
Она нахмурилась, но ответила:
– Потому что кое-что произошло.
– Хорошо. Что же произошло? – (Она покачала головой.) – Давайте же, мисс Фиоре. – Вулф сохранял спокойствие. – Нет ни одной причины, почему бы вам не ответить.
Она повернула голову и посмотрела на меня, а затем снова на него и наконец произнесла:
– Я скажу мистеру Арчи.
– Хорошо. Скажите мистеру Арчи.
Она обратилась ко мне:
– Я получила письмо.
Вулф бросил на меня быстрый взгляд, и за расспросы принялся я.
– Ты получила письмо вчера?
– Вчера утром, – кивнула она.
– От кого оно было?
– Не знаю. Имени не было. Оно было отпечатано на машинке, а на конверте только «Анне» и адрес, фамилии не было. Почту из ящика достает миссис Риччи, и она принесла письмо мне, но я не захотела открывать его рядом с ней, потому что никогда не получала писем. Я спустилась вниз, где сплю, и открыла его.
– Что в нем было?
Какое-то время Анна Фиоре молча смотрела на меня, а потом вдруг ее лицо осветилось озорной улыбкой, из-за которой мне стало как-то не по себе, и смотреть на нее было уже не так просто. Но я выдержал ее взгляд, и она в конце концов сказала:
– Я покажу вам, мистер Арчи, что в нем было. – Она задрала подол платья, сунула руку в чулок и что-то из него вытащила.
Я мог только таращиться, когда она разгладила пять двадцатидолларовых банкнот и развернула их веером передо мной.
– Так это и было в письме?
– Сто долларов.
– Вижу. Но ведь было и письмо.
– Да. В нем говорилось, что если я никогда никому ничего не скажу о мистере Маффеи и о том, что он делал, то смогу оставить себе деньги. Но если я стану рассказывать о нем, то должна буду сжечь их. Я сожгла письмо, но деньги я не сожгу. Их я сохраню.
– Ты сожгла письмо?
– Да.
– И конверт?
– Да.
– И ты никому не расскажешь о мистере Маффеи и о той клюшке для гольфа?
– Никогда.
Я смотрел на нее. Подбородок Вулфа покоился у него на груди, однако он тоже наблюдал за ней. Я поднялся из кресла:
– Хм… из всех чертовых сказок…
– Арчи! Извинись.
– Но боже мой…
– Извинись!
Я повернулся к девушке:
– Прошу прощения, но стоит мне подумать о всем том бензине, что я сжег, катая тебя по парку… – Я сел.
Вулф спросил:
– Мисс Фиоре, вы не обратили внимания на штемпель? Такую маленькую круглую штучку на конверте, которая говорит, откуда отправлено письмо?
– Нет, сэр.
– Конечно же нет. Между прочим, эти деньги не принадлежали человеку, который послал их вам. Он взял их из кармана Карло Маффеи.
– Я сохраню их, сэр.
– Не сомневаюсь. Вы можете не отдавать себе в этом отчета, но, если бы полиция узнала о них, у вас бы их без всякой жалости отобрали. Однако не тревожьтесь, ваше доверие к мистеру Арчи оправданно. – Он повернулся ко мне. – Такт и обаяние всегда достойны восхищения, а порой они и практичны. Отвези мисс Фиоре домой.
Я принялся возражать:
– Но почему бы не…
– Нет. Чтобы она сожгла эти банкноты, получив вместо них деньги из твоей расходной книги? Нет. Она не пошла бы на это, но если бы и пошла, то я не согласился бы на сожжение денег даже ради спасения самой красоты, какая бы могила ни была уготована ей. Уничтожение денег – единственное подлинное святотатство, которого ныне мы только и можем гнушаться. По-видимому, ты не понимаешь, что эта сотня означает для мисс Фиоре. Для нее это невероятная награда за отчаянный и геройский поступок. И теперь, когда деньги благополучно вернулись в свой тайник, отвези ее домой. – Он принялся выбираться из кресла. – До свидания, мисс Фиоре. Я сделал вам исключительный комплимент, допустив, что вы отвечаете за свои слова. Всего хорошего.
Я прошел к двери и позвал ее.
На обратном пути я не доставал ее, хотя так и кипел от злости: после похищения и почти часового катания с шиком она взяла и оставила нас в дураках! Но сотрясать воздух из-за нее было бессмысленно. На Салливан-стрит я не без довольства просто высадил ее на тротуар, решив, что Вулф и так был достаточно галантен за нас обоих.
Девушка стояла и ждала на тротуаре. И когда я потянул рычаг переключения передач, она сказала:
– Благодарю вас, мистер Арчи.
Она проявила галантность! Она переняла это у Вулфа. Я ответил:
– «Не стоит» я тебе не скажу, Анна, но всего хорошего, и без обид, – и с этим покатил прочь.
Глава 6
За те полчаса, что я отвозил Анну Фиоре домой, у Вулфа случился рецидив. Этот был весьма скверным, и он продлился три дня. Когда я вернулся на Тридцать пятую улицу, он сидел на кухне за маленьким столом, за которым я обычно завтракаю, пил пиво – три бутылки уже были пусты – и спорил с Фрицем относительно добавления лука-резанца в тарталетки с помидорами. Я постоял и молча послушал несколько минут, а затем поднялся в свою комнату, достал из шкафа бутылку ржаного виски и налил себе стаканчик.
Я никогда толком не понимал природы его обострений. Порой казалось очевидным, что это всего лишь обычная подавленность и хандра, как в тот раз, когда при расследовании дела Пайн-стрит нас подвел водитель такси, однако в другие разы им совершенно не находилось объяснений. Все вроде шло гладко, и мне казалось, что мы вот-вот упакуем посылку и отправим ее наложенным платежом, как вдруг Вулф без малейших на то причин утрачивал всякий интерес. Он просто давал отбой, и все. Что бы я ни говорил, это не производило на него ни малейшего впечатления. Обострение могло длиться от одного дня до двух недель, но случалось и такое, будто он дал отбой навеки и не возвратится, пока не подвернется что-нибудь новенькое. В такие периоды он либо не вылезал из постели, питаясь лишь хлебом да луковым супом, отказываясь видеться со всеми, кроме меня, и запрещая мне даже намеками выражать какие-либо свои мысли, или же сидел на кухне, отдавая Фрицу распоряжения, как готовить блюда, а затем поедая их за моим столиком. Как-то раз за два дня он съел целую половину барашка, различные части которого были приготовлены двадцатью разными способами. И когда такое случается, я обычно вынужден мотаться по всему городу от Бэттери-парка до Бронкского парка, пытаясь отыскать какую-нибудь травку или корешок, а то и ликер, требовавшиеся для блюда, которое они собирались приготовить в следующий раз. Всего один раз я уволился от Вулфа, и это было тогда, когда он послал меня на бруклинский причал, где пришвартовалось судно из Китая, чтобы я попытался купить у его капитана какой-то треклятый корень. У капитана, должно быть, имелся груз опиума или чего-то подобного, и у него появились подозрения. Как бы то ни было, у него не возникло сомнений, что я напрашиваюсь на неприятности, и он удовлетворил мой заказ при помощи полудюжины тощих дикарей, как следует меня отдубасивших. На следующий день я позвонил Вулфу из больницы и заявил, что увольняюсь, однако днем позже он лично приехал и забрал меня домой. Я был столь поражен, что и думать забыл об увольнении. Вот так закончился его рецидив.
