– Что касается меня… – начал Лоуренс. – Вас зовут Гудвин, так?
– Именно.
– Что касается меня, то ваше соглашение, как вы его называете, есть не что иное, как дешевое нахальство.
– Что-нибудь еще, мистер Барстоу?
– Да. Коли вы настаиваете. Шантаж.
У его сестры еще остались силы на вспышку.
– Ларри! Что я тебе сказала?
– Одну минуту, мисс Барстоу. – Я перелистал назад страницы блокнота. – Пожалуй, вашему брату стоит послушать. Сейчас найду. – (Страница отыскалась.) – А, вот оно. – Я прочел соглашение в точности, как его продиктовал Вулф. – Такое вот соглашение, мистер Барстоу. Могу добавить, что мой наниматель, мистер Ниро Вулф, превосходно владеет собой, а вот я время от времени выхожу из себя. Если вы еще раз назовете его шантажистом, то результат, скорее всего, окажется плачевным во всех отношениях. Если вы не в состоянии принять руку помощи, когда вам ее протягивают, то, полагаю, вы сочли бы комплиментом и удар в челюсть.
– Сестренка, тебе лучше вернуться в дом, – тут же отреагировал он.
– Через минуту она сможет уйти. Если соглашению суждено отправиться за борт, мисс Барстоу должна увидеть, как оно идет ко дну. Если оно вам не по душе, почему вы позволили ей одной отправиться к Вулфу и заключить его? Он был бы рад встретиться с вами. Он сказал вашей сестре, что мы продолжим расследование в любом случае. Это наш бизнес, и не такой уж он мерзкий, по мнению тех, кто имел с нами дело. Я повторю вам то же самое: с соглашением или без, но мы намерены выяснить, кто убил Питера Оливера Барстоу. Если вас интересует мое мнение, то я считаю, что ваша сестра заключила великолепную сделку. И если вы с этим не согласны, то на это должны быть какие-то причины. Их мы тоже выясним при расследовании.
– Ларри… – произнесла мисс Барстоу с многозначительной интонацией, потом повторила: – Ларри… – Она одновременно и выговаривала ему, и напоминала, и просила.
– Ну давайте же, – продолжал я. – Вы весь на взводе, и сверление меня взглядом на протяжении ланча не особенно-то и помогло вам. Но вот если у вашего самолета что-нибудь сломается, вы ведь не броситесь просто пинать его и кричать, да? Вы снимете пиджак и поможете его чинить.
Он сидел и смотрел, но не на меня, а на сестру, выпятив нижнюю губу, что придавало ему вид ребенка, готового вот-вот поднять рев, или взрослого, вознамерившегося решительно послать всех к чертям.
– Хорошо, сестренка, – наконец выдавил Лоуренс Барстоу.
Извиняться передо мной он явно не собирался, но это можно было отложить и на черный день, подумал я.
Когда я начал забрасывать его вопросами, он взял себя в руки. Отвечал Ларри быстро и точно и, насколько мне виделось, не особенно-то и задумываясь или колеблясь. Даже относительно сумки с клюшками, на чем его сестра забилась, словно выброшенная на берег рыба, у него все оказалось предельно ясно. Из университета сумку привезли на грузовике, а в автомобиле никакого багажа не было, за исключением чемодана его матери. Когда в три часа дня грузовик подъехал к дому, его сразу же разгрузили и разнесли вещи по своим местам. Сумку с клюшками, по-видимому, отнесли прямиком в комнату отца, хотя доподлинно это ему неизвестно. Они с отцом договорились сыграть в гольф за завтраком в то же воскресенье.
– Кто это предложил? Вы или ваш отец?
Этого он не помнил. Когда после обеда отец спустился, сумка была у него под мышкой. Они доехали до «Грин медоу» на седане, припарковались, после чего отец с сумкой отправился прямо к площадке «ти», а Ларри пошел в здание клуба за мальчиками-носильщиками. Ему самому было безразлично, кто таскает его клюшки, но вот прошлым летом отец привязался к одному, и по случайности этот мальчик как раз оказался там. Ларри позвал его и еще одного. На пути к площадке «ти» Ларри повстречались Кимболлы, также готовые начать игру. Поскольку он не видел Мануэля несколько месяцев и ему не терпелось обсудить планы на лето, он предложил им сыграть вчетвером, будучи уверенным, что отец не станет возражать. Когда они пришли на площадку «ти», отец практиковался в сторонке с мэши (клюшкой, имеющей железную головку). Питер Оливер Барстоу тепло поприветствовал Кимболлов, обрадовался мальчику и послал его собирать мячи.
Они подождали, когда начнутся две-три другие партии, и приступили к игре сами. Первым бил Мануэль Кимболл, затем Ларри, за ним Барстоу и последним старший Кимболл. Ларри не помнил, откуда у отца появился драйвер – из сумки или его подал мальчик, – потому что за ожиданием своей очереди был увлечен разговором с Мануэлем, а непосредственно перед ударом отца он сам пробивал. Но он очень хорошо запомнил отцовский удар по мячу ввиду исключительных обстоятельств. В конце взмаха клюшка странно дернулась, мяч полетел крайне неудачно, а Барстоу вскрикнул и с испуганным выражением лица принялся тереть живот. Ларри прежде никогда не доводилось видеть отца столь неожиданно и основательно утратившим на людях свою обычную светскость. Они спросили, что случилось, и отец пробормотал что-то про осу или шершня и стал расстегивать рубашку. Ларри поразила тревога отца, и он осмотрел кожу на его животе. Там обнаружился крошечный след от укола, едва различимый. Отец успокоился и настоял на том, что ничего страшного не произошло. Старший Кимболл нанес свой удар, и они двинулись по фервею.
Все последующее не раз описывали газеты. Через полчаса, на фервее к четвертой лунке, Барстоу внезапно повалился на землю и засучил ногами, цепляясь руками за траву. Он был все еще жив, когда мальчик, носивший клюшки, схватил его за руку, но ко времени, когда подбежали остальные, уже умер. Собралась толпа, в которой оказался и доктор Натаниэль Брэдфорд, старинный друг семьи Барстоу. Мануэль Кимболл сходил за седаном и по краю фервея подогнал его к месту трагедии. Тело положили на заднее сиденье машины, туда же сел и доктор Брэдфорд, положив голову старого друга себе на колени, а Ларри сел за руль.
Лоуренс Барстоу ничего не помнил о сумке с клюшками. Совершенно ничего. Ему был известен рассказ мальчика, что тот поставил сумку спереди, прислонив к сиденью, но он не помнил, что обращал на нее внимание во время езды или в какое другое время. Он рассказал, что проехал шесть миль медленно и осторожно и только дома обнаружил, что вся его нижняя губа в крови – так он ее прикусил. Лгал он лучше своей сестры. Если бы она раньше не проговорилась, я вполне мог бы купиться на его рассказ. Я цеплялся к каждой мелочи, но он ни разу не сбился.
Тогда я махнул на сумку рукой и спросил его о Кимболлах. Тут он полностью повторил рассказ сестры. Достойных упоминания контактов между семьями не было. Единственной связью служили его отношения с Мануэлем, основанные, в свою очередь, на том, что Мануэль был весьма удобен в качестве владельца и пилота самолета. Ларри намеревался обзавестись собственным, как только получит лицензию.
Затем я задал вопрос, столь заведший миссис Барстоу перед обедом. Я спросил и Ларри, и его сестру, но в ответ не последовало никаких вспышек эмоций – вообще ничего. Они заявили, что не знают никого, кто затаил бы серьезную обиду на их отца или же испытывал бы к нему ненависть и враждебность, и что существование когда-либо подобной личности просто немыслимо. За свою выдающуюся карьеру – Барстоу получил должность ректора Холландского университета в сорок восемь, десять лет назад, – он сталкивался с препятствиями множество раз, но неизменно устранял их мягкой настойчивостью, а не силой. Его личная жизнь ограничивалась домом. Сын, насколько я понял, глубоко уважал отца и испытывал к нему определенную привязанность. Дочь его любила. Они сошлись на том, что никто не мог его ненавидеть. Когда это говорила дочь – зная, что́ я слышал из уст ее матери всего три часа назад, – в ее глазах читались обращенные ко мне одновременно и вызов, и мольба.
