Однако ушел я несолоно хлебавши. Все, что врач смог сообщить, я уже читал три дня назад в газетах, за исключением вороха медицинских терминов, которые газеты даже и не пытались воспроизвести из опасения спровоцировать забастовку наборщиков. Я вовсе не брезгую специальными терминами, так как знаю, что многое без них не выразить, но пространные разъяснения врача сводились просто-напросто к тому, что об убившем Барстоу яде ничего конкретного сказать нельзя, поскольку его так и не смогли выявить. В нью-йоркскую лабораторию отправили дополнительные ткани, но отчета пока еще не поступило. Иглу изъял окружной прокурор и, предположительно, отдал ее на экспертизу куда-то в другое место.
– Как бы то ни было, – подытожил я, – он скончался не от преклонного возраста или каких-нибудь естественных причин? Он точно был отравлен? И умер насильственной смертью?
– Безусловно, – важно кивнул патологоанатом. – Нечто необыкновенно смертельное. Гемолиз…
– Да-да, конечно. Строго между нами: что вы думаете о враче, который, став свидетелем подобной скоропостижной кончины, констатирует коронарный тромбоз?
Он застыл, словно его самого вдруг охватило трупное окоченение.
– Это не мне решать, мистер Гудвин.
– Я не прошу вас что-то решать, я лишь спрашиваю ваше мнение.
– У меня его нет.
– Вы хотите сказать, что оно у вас есть, только вы не намерены делиться им со мной. Ладно. Премного обязан.
При выходе из здания у меня шевельнулась было мыслишка заглянуть к Дервину и спросить телефончик Бена Кука или отколоть какую-нибудь другую шутку, но мне было не до веселья. Ко времени, когда я вернулся в «Грин медоу», был уже почти полдень, а сам я совершенно уверился, что жизнь так и останется безотрадным движением по кругу, пока я не получу удовольствия от встречи с доктором Брэдфордом.
Двое мальчиков оказались на месте. Распорядитель отловил их для меня, и я заключил с ними сделку: я покупаю сэндвичи – по два на каждого, – бананы, мороженое и шипучку, мы отходим под дерево и едим, пьем и веселимся при условии, что они не ждут от меня оплаты потерянного времени. Они согласились, и мы запаслись провизией в буфете и подыскали подходящее дерево.
Один из них, тощий и бледный паренек с каштановыми волосами, носил сумку Мануэля Кимболла, а другой – Питера Оливера Барстоу. Этот второй был низеньким и толстым, с живыми карими глазками и со множеством веснушек. Звали его Майк Аллен. Мы устроились под деревом, и, прежде чем начать трапезу, он заявил:
– Знаете, мистер, а ведь нам и не платят.
– Ты хочешь сказать, вы работаете за просто так?
– Нам платят за то время, когда мы на круге. Мы совсем не теряем времени. У нас все равно не было бы партий до окончания ланча.
– Да что ты говоришь! Ты чертовски честен, даже слишком. Если не поостережешься, работать тебе в банке. Ешь давай свой сэндвич.
Пока мы жевали, я перешел к четверке Барстоу. По тому, как мальчики отбарабанили всю историю, было несложно догадаться, что они повторяли ее не меньше тысячи раз – Андерсону и Корбетту, конечно же, другим носильщикам, семьям и друзьям во дворе. Они ни разу не запнулись, у них был готов ответ на мельчайшую подробность, и потому я почти распростился с надеждой выудить из них что-нибудь новенькое. Они рисовали эту картину уже так много раз, что теперь могли изобразить ее с закрытыми глазами. Не то чтобы я ожидал чего-нибудь этакого, просто я уже давным-давно усвоил от Вулфа, что монетка обычно закатывается в самый темный угол. Я не услышал никаких достойных упоминания отклонений от версий, изложенных Ларри Барстоу и Мануэлем Кимболлом. Когда сэндвичи и прочее закончились, я понял, что бледный и худой мальчик выдоен досуха, и отправил его назад к распорядителю. Толстяка Майка я чуток придержал, оставшись посидеть с ним под деревом. Была в нем некая сметливость, и он мог кое-что заметить. Например, как вел себя доктор Брэдфорд, когда прибыл на место трагедии у четвертой лунки. Но и здесь мне не перепало ни крошки. Малый лишь припомнил, что доктор совсем запыхался, когда подбежал к остальным, а когда поднялся после осмотра Барстоу, был хотя и бледен, но спокоен.
Я спросил о сумке для клюшек. На этот счет у него не было ни малейших сомнений: он совершенно точно положил ее в автомобиль Барстоу спереди, прислонив к водительскому сиденью.
– Ты, Майк, уверен, был очень взволнован, – предположил я. – Как и любой другой в подобную минуту. Мог ли ты случайно поставить ее в другую машину?
– Нет, сэр. Не мог. Других машин там не было.
– А может, ты положил туда чью-то чужую сумку?
– Не, сэр. Я не тупица. Когда работаешь носильщиком, то учишься с одного взгляда на головки определять, что все клюшки на месте. Когда я ставил сумку в машину, то так и сделал. И помню, что все головки были новые.
– Новые головки?
– Ну да, они все были новые.
– Почему же? Ты имеешь в виду, что Барстоу поменял головки?
– Нет, сэр. Клюшки были новые. Новая сумка с клюшками, которую ему подарила жена.
– Что?!
– Ну да.
Я не хотел его пугать, а потому сорвал травинку и принялся ее жевать.
– Откуда ты знаешь, что его жена подарила ему клюшки?
– Он сам мне сказал.
– И с какой стати он тебе это сказал?
– Ну, когда я подошел к нему, он пожал мне руку и сказал, что рад меня снова видеть, ну, оно и понятно, он был одним из моих малышей в прошлом году…
– Так, ради бога, Майк, подожди-ка минутку. Что значит – он был одним из твоих малышей?
– Это мы так называем, – усмехнулся Майк. – Когда человеку нравится, как мы работаем, и он не хочет брать других, то он наш малыш.
– Понял. Продолжай.
– Значит, он сказал, что рад снова меня видеть. Когда я взял его сумку, то увидел, что там все новенькие «хендерсоны», настоящие. А он сказал, что новые клюшки ему подарила жена на день рождения и ему приятно, что они мне нравятся.
Осталась еще парочка бананов, я протянул ему один, и он принялся его очищать. Я наблюдал за ним, а через минуту спросил:
– Ты знаешь, что Барстоу был убит отравленной иглой, вылетевшей из ручки драйвера?
У него был набит рот, и какое-то время он жевал и глотал, а затем выдавил:
– Знаю, что так говорят.
– А ты что, не веришь в это?
Он покачал головой:
– Пусть сначала покажут.
– Почему?
– Ну… – Он снова откусил банан и проглотил. – Я не верю, что так можно было сделать. Я держал в руках кучу клюшек для гольфа и просто не верю в это.
– Ты скептик, Майк, – усмехнулся я. – Знаешь, что говорит мой шеф? Он говорит, что скептицизм – хорошая сторожевая собака, когда знаешь, когда спускать ее с цепи. Полагаю, когда у Барстоу был день рождения, тебе неизвестно?
