Прошу связаться со мной видевших, как я посадил свой самолет на пастбище в понедельник вечером, пятого июня. Поделюсь выигрышем в пари.
– Хорошо, – заметил я. – Превосходно. Но это могло быть и поле для гольфа.
– Слишком много народу, – покачал головой Вулф. – Да и гольфисты здорово возмутились бы. Оставь пастбище. Его название придется уточнить… Нет, не по телефону. По пути остановись у редакции «Таймс», подай объявление и позаботься, чтобы ответы могли получить только мы. И еще… Обратись в другие газеты, утренние и вечерние, приняв такие же меры предосторожности. Мануэль Кимболл достаточно находчив, чтобы смешать нам карты. Если он увидит объявление, то может попробовать получить ответы на него.
– Понятно, я поехал.
– Один момент. Уайт-Плейнс ближе Армонка?
– Да.
– Тогда по пути загляни к Андерсону. Расскажи ему все, но помалкивай про Карло Маффеи и Аргентину. Сделай ему подарок, этакий широкий жест. Еще скажи, что Э. Д. Кимболлу угрожает опасность и ему необходима защита. Кимболл, естественно, откажется от нее, и данная мера окажется напрасной. Тем не менее если уж вмешиваешься в деятельность склонных к насилию лиц, чем мы с тобой и занимаемся, то это налагает на тебя и определенные обязательства, которыми не стоит пренебрегать.
Я знал, что сделать это придется, но все же сказал:
– Я бы скорее дал на чай контролеру в метро, чем поделился бы с Андерсоном хоть толикой информации.
– Теперь уже поделись, – ответил Вулф, – может, мы сможем выставить ему счет.
Глава 14
Со всеми этими остановками из-за подачи объявлений и транспортным потоком летнего пятничного дня я добрался до конторы окружного прокурора в Уайт-Плейнсе лишь около четырех часов. Я даже не потрудился заранее позвонить и выяснить, будет ли Андерсон или Дервин на месте, потому что мне все равно надо было проезжать через Уайт-Плейнс по пути в Армонк.
Они были там оба. Девушка за конторкой улыбнулась, когда я подошел к ней, и это пришлось мне по душе. Когда они перестают вас вспоминать, это означает, что вы утратили свой блеск. Вместо того чтобы поинтересоваться моим именем или кого я хочу повидать, она кивнула и нажала на рычаг коммутатора. Я спросил:
– Возвращение блудного сына?
– Скорее, заклание жирного тельца, – парировала она.
Девушка пару секунд переговорила по телефону, тут же одна из дверей распахнулась, и появился Дервин. Он подошел ко мне:
– Чего вы хотите?
– Какой горячий прием! – ухмыльнулся я. – Может, срочно вызовете Бена Кука? – И пока он не забился в припадке, я продолжил: – Хочу кое-что сообщить мистеру Андерсону. Или вам обоим.
Я так и не выяснил – и не знаю этого по сей день, – чем, по мнению этой уайт-плейнсовской компашки, они занимались все эти шесть дней после вскрытия. Намек-другой имелся, конечно же. В ту пятницу Андерсон сообщил мне, что Корбетт провел два дня в Холландском университете. Может, до них дошел слушок, что Барстоу оставил кого-нибудь из студентов в классе на час после лекций или же какая другая сенсация. Я знаю, что они и на милю не подошли к чему-нибудь хотя бы теплому. В это трудно поверить, но до моего рассказа Андерсон даже не знал, что Барстоу явился на игру с новыми клюшками, которые ему подарила жена на день рождения. Сам же я в тот день разжился лишь одной новостью: нью-йоркский эксперт-химик со всей определенностью заявил, что в крови Барстоу выявлен змеиный яд. Именно из-за этого отчета Андерсон и Дервин даже не вспоминали о клюшках, доверчиво сосредоточившись на щитомордниках. И хотя признавать это чертовски досадно, заключение эксперта доставило и мне несколько неприятных часов. Пускай оно совершенно не давало объяснений присутствию иглы в животе жертвы, но я сталкивался и с более странными находками, которые объяснялись чистым совпадением. Щитомордники в Уэстчестере не редкость. Что, если в то воскресенье один из этих гадов попался Барстоу на поле для гольфа в клубе «Грин медоу» и укусил его? В ногу или куда-нибудь еще. Тут было над чем поломать голову. Отчет о змеином яде в газеты не попал. Я сам узнал о нем только после того, как все выложил Андерсону и Дервину, так что моего слога эта весть не испортила.
Но даже если бы щитомордники толстым слоем устилали фервей «Грин медоу», Андерсон и Дервин никак не могли обойти тот факт, что Ниро Вулф точно предсказал результаты вскрытия.
Дервин повел меня в кабинет Андерсона. Окружной прокурор общался там с каким-то человеком, судя по виду, не детективом, а скорее адвокатом. Я уселся и нахлобучил шляпу себе на колено. Андерсон набросился на меня:
– Что у вас там?
И до чего же он мне не нравился! Я не мог даже позабавиться на его счет, если уж на то пошло. Что бы такого неприятного ни заключали его физиономия или манеры, оно коренилось в нем столь глубоко и было так примитивно, что для подлинного удовлетворения требовалось заехать ему в нос с размаху. Дервин был не такой. Не скажу, чтобы питал к нему слабость, но посмеяться над ним можно было вволю.
– Информация от Ниро Вулфа. Возможно, вам стоит позвать стенографистку.
Он не мог сначала не отпустить замечаний, однако я проявил терпение и воздержался от ответов. Какой смысл придумывать уйму колкостей, если я не мог отпустить ту, что хотел? Так что довольно скоро он понял, что ничего не добьется, и позвал стенографистку. Тогда я выпалил свою информацию. Я рассказал о подарке на день рождения, о местонахождении сумки для гольфа Барстоу и кто ее туда забросил, о драйвере, одолженном у Кимболла на площадке «ти». Я посоветовал им выяснить все о сумке Кимболла – где он ее хранит, кто имеет к ней доступ, – хотя и знал, что любое действие в данном направлении ничего не даст. Наверняка у Мануэля было множество возможностей добиться своего. Затем я передал им сообщение Вулфа о необходимости защиты Кимболла. Я постарался сделать его выразительным. Сказал, что, по мнению Вулфа, бремя ответственности за жизнь гражданина, которому угрожает опасность, всецело лежит на властях и он, Вулф, не намерен держать ответ перед своей совестью или перед законом за то, что в любой момент может случиться с Э. Д. Кимболлом.
Потом Андерсон стал задавать вопросы. На одни я отвечал, на другие – нет. Какое-то время он упорствовал, пока наконец я не усмехнулся ему в лицо.
– Мистер Андерсон, – заявил я, – вы пытаетесь завлечь меня в ловушку.
Он проявил покладистость:
– Но безуспешно, Гудвин. Буду с вами откровенен. Когда вскрытие подтвердило предсказание Вулфа, я думал, ему известно, кто это сделал. Когда же была объявлена награда и он не востребовал ее, я понял, что он этого не знает. Теперь мы располагаем теми же фактами, что и вы, и даже больше, кроме одной детали: как изначально Вулфу удалось это предсказать? Мне хотелось бы знать, хотя не думаю, что это так уж важно, поскольку Вулф ничего с этого не получит. Но все равно вы могли бы просветить меня на сей счет. Я расскажу вам все. Например, поделюсь, что этим утром в крови Барстоу был выявлен змеиный яд.
