Наконец Вулф подал голос:
– Дождь идет, Арчи.
Не отрываясь от журнала, я буркнул:
– Идите к черту! Я читаю.
– Вот и нет. Конечно же нет, судя по судорожному перелистыванию. Хочу поинтересоваться, не возьмешься ли ты утром забрать ответы на наше объявление и проверить содержащиеся в них предложения?
– Нет, сэр, – покачал я головой. – Это будет слишком волнительно для меня.
На щеках Вулфа появились складки.
– Я начинаю верить, Арчи, что продолжительный дождь изводит тебя даже сильнее, чем меня. Ты ведь не передразниваешь меня?
– Нет, сэр. Не в дожде дело, и вам это чертовски хорошо известно. – Я швырнул журнал на пол и злобно уставился на него. – Если самое лучшее, до чего вы смогли додуматься, чтобы схватить умнейшего убийцу из всех когда-либо угощавших меня виски, – это игра в фантики на Салливан-стрит, то могли бы, по крайней мере, сказать мне, чтобы я помянул Даркина в своих молитвах. Возможно, молитвы – это все, на что я гожусь. Чем там занимается Даркин? Пытается поймать Анну, когда она будет сдавать в ломбард клюшку для гольфа?
Вулф ткнул в меня пальцем:
– Успокойся, Арчи! Зачем насмехаться надо мной? Зачем упрекать? Я всего лишь гений, а не Бог. Гений может обнаружить скрытые тайны и показать их, но только Бог мог бы создать новые. Я приношу извинения, что ничего не сказал тебе про Даркина. У меня голова была занята другим. Я позвонил ему вчера, когда ты ушел на прогулку. Он вовсе не пытается поймать мисс Фиоре на чем-то, а защищает ее. В доме она, вероятно, в безопасности. На улице, пожалуй, нет. Не думаю, что Мануэль Кимболл посмеет завершить свое предприятие, пока не убедится, что его не притянут к ответственности за первое покушение, которое не удалось не по его вине. Оно было превосходно задумано и превосходно исполнено. Что до нас, то наша единственная надежда – это мисс Фиоре. Мануэль Кимболл не просто умен. Он по-своему гениален. Ничто не скрасит дождливое воскресенье лучше, чем мысленное созерцание красоты его приготовлений. О большем и просить нельзя. Он оставил нам только мисс Фиоре, и задача Даркина – ее сохранить.
– «Сохранить» – это неплохо. Может, укупорим ее в консервную банку?
– Полагаю, банку можно открыть. Мы попробуем. Но с этим можно подождать, пока мы до конца не разберемся в событиях пятого июня. Кстати, телефон Марии Маффеи есть в телефонном справочнике?.. Есть? Хорошо. Конечно же, мы не знаем, что мисс Фиоре столь ревностно оберегает. Если это окажется каким-то пустяком, тогда нам придется отказаться от стычки и перейти к осаде. Никому не дано совершить столь сложное деяние, как убийство, и не оставить при этом уязвимых мест. Лучшее, что может предпринять убийца, – это сделать недосягаемыми свои уязвимые места. Недосягаемыми для всего, кроме терпения, которое превосходит его собственное, и более вдохновенной изобретательности. В случае Мануэля Кимболла эти качества… хм… весьма существенны. Если же мисс Фиоре на самом деле оберегает сокровище, в котором мы так нуждаемся, остается надеяться, что он об этом не знает. Если знает – она фактически мертва.
– Даже если ее защищает Даркин?
– Мы не можем защитить от молнии – только заметить ее удар. Я объяснил это Фреду. Если Мануэль Кимболл убьет девушку – он наш. Но я не думаю, чтобы он пошел на убийство. Вспомни обстоятельства, при которых он послал ей сто долларов. В то время он и предположить не мог, что ей известно нечто, способное связать его с Барстоу. В противном случае он не совершил бы столь неадекватного поступка. Ему было известно только ее имя. Возможно, его упомянул Карло Маффеи. И он же, возможно, рассказал о ее характере и сделанном ею маленьком открытии. Рассказал достаточно, чтобы Мануэль Кимболл после убийства Маффеи рискнул сотней долларов в надежде обезопасить себя без особого риска. Если данное предположение верно и осведомленность мисс Фиоре не распространяется дальше того, что знает о ней Кимболл, то нам предстоит осада. Сол Пензер отправится в Южную Америку. Я вчера предупредил его по телефону, чтобы он был готов. Твоя же программа, которую я тоже продумал, будет сложной и утомительной. Такое развитие событий было бы весьма печальным, но мы не можем пенять за это Мануэлю Кимболлу. Первый кусочек его головоломки обнаружился только благодаря его невезению и моему недопустимому упрямству, заставившему задать мисс Фиоре незначительный вопрос во второй раз.
Вулф умолк. Я встал и потянулся:
– Грязный латинос – вот и все, что я могу сказать.
– Нет, Арчи. Мистер Мануэль Кимболл – аргентинец.
– Для меня латинос. Я хочу молока. Принести вам пива?
Он отказался, и я отправился на кухню.
Я почувствовал себя лучше. Порой ужасающая самоуверенность Вулфа основательно раздражала меня, но, словно ласки целого сонма прекрасных дев, разглаживала мое чело. Так было и на сей раз. Прикончив достаточное количество молока с печеньем, я отправился в кино, где не пропустил ни единого кадра. Когда я вернулся домой, на улице все так же лило.
Зато понедельник выдался на славу. Я встал рано. Даже в Нью-Йорке омытый воздух был столь свеж и приятен в лучах солнца, что неким образом растворил моторные выхлопы и миллион прочих запахов, сочившихся из окон, дверей, переулков и люков, и дышать им сущее удовольствие. Я дал газу. К половине девятого я уже миновал Бронкский парк и выворачивал на Бронкс-Ривер-парквей.
Ответов на объявление поступило более двадцати, и я внимательно изучил их. Около половины оказались липовыми: пытались нагреть руки всякие жулики да забавлялись придурки. Прочие были вполне честными, но относились к пастбищам, лежащим за пределами интересующей меня зоны. Очевидно, пятое июня выдалось богатым на незапланированные посадки самолетов посреди выгонов. Три же отклика не только многое обещали, но и согласовывались между собой. Судя по всему, их авторы видели одну и ту же посадку на лугу примерно в паре миль к востоку от Хоторна. И это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.
Тем не менее оказалось. В миле от Хоторна, следуя указаниям в письме, я съехал с шоссе и повернул на поднимающуюся грунтовку, всю в промоинах и основательно затвердевшую после дождя. Через некоторое время дорога стала такой узкой и сомнительной, что, казалось, грозила исчезнуть в любую минуту. Тогда я остановился у какого-то дома и спросил, где живут Картеры. Еще выше. Я поехал дальше.
Дом Картеров, на самой вершине холма, того и гляди готов был развалиться. Его не красили с самой войны, и он сплошь зарос сорняками. Однако собака, поднявшаяся мне навстречу, оказалась дружелюбной и довольной жизнью, а белье, сушившееся на веревке в лучах солнца, выглядело вполне опрятным. Миссис Картер я обнаружил на задворках, где она развешивала остальное белье. Она была жилистой и деятельной, один зуб у нее выдавался вперед.
– Миссис Т. Э. Картер?
– Да, сэр.
– Я приехал по поводу вашего ответа на мое объявление в воскресной газете. О моей посадке на самолете. Ваше письмо весьма детально. Вы видели, как я садился?
