Она совершенно измучилась, но у нее все же сохранилось достаточно сил, чтобы в глазах отразилось замешательство. Девушка уставилась на него. Вулф продолжил:
– Всего один вопрос. Вы когда-нибудь видели в комнате Карло Маффеи клюшку для гольфа?
Если он хотел достичь кульминации, то это у него получилось, потому что впервые за все эти часы девушка не смогла вымолвить ни слова. Было даже забавно, насколько явной была ее реакция. Какое-то мгновение она лишь смотрела на него, затем, когда смысл вопроса дошел до нее, слабый румянец, что все еще оставался у нее на лице, сошел окончательно, и она побелела как полотно, челюсть же у нее так и отвисла. Она выглядела совершенной идиоткой, ее всю начало трясти.
Вулф невозмутимо сверлил ее взглядом:
– Когда вы ее видели?
Неожиданно она плотно стиснула губы, а руки на коленях сжала в кулаки.
– Нет, сэр, – только и пробормотала она. – Нет, сэр, никогда не видела.
Вулф смотрел на нее секунду-другую, затем сказал:
– Ладно. Все в порядке, мисс Фиоре. – Он повернулся ко мне. – Отвези ее домой.
Девушка даже не пыталась подняться, пока я не подошел к ней и не тронул за плечо. Тогда она оперлась о подлокотники и встала. Вулф определенно на чем-то ее поймал, но все-таки она не выглядела напуганной, скорее сокрушенной. Я снял ее жакет со спинки кресла и помог ей надеть его. Когда она направилась к двери, я обернулся, чтобы сказать что-то Вулфу, и глазам своим не поверил: он поднимался из кресла! В самом деле! Однажды я видел, как он снизошел до подобной любезности, когда из этой же комнаты выходила женщина, обладавшая состоянием в двадцать миллионов американских долларов и имевшая в мужьях английского герцога. Но я все же сказал, что собирался:
– Я пообещал ей доллар.
– Тогда, боюсь, тебе придется раскошелиться. – Он повысил голос, чтобы его услышали в дверях. – Спокойной ночи, мисс Фиоре.
Она не ответила. Я прошел за ней в прихожую и отвел к «родстеру». Когда мы добрались до Салливан-стрит, на крыльце нас поджидала миссис Риччи, и глаза ее так сверкали, что я счел за благо не задерживаться ради любезностей.
Глава 3
К тому времени, когда я поставил машину в гараж и прошел два квартала до Тридцать пятой улицы, кабинет погрузился во тьму. Поднявшись по лестнице, я увидел под дверью в спальню Вулфа полоску света. Я часто задавался вопросом, как же ему удается раздеваться. Мне было доподлинно известно, что Фриц ему не помогает. Фриц спал наверху, через коридор от оранжереи. Моя же комната, как и комната Вулфа, располагалась на втором этаже. Просторное помещение в передней части дома с собственной ванной и парой окон. Я прожил в этой комнате семь лет, и она определенно стала моим домом и, судя по всему, наверняка останется таковым еще на семь или даже на двадцать семь, ибо единственная девушка, к которой я по-настоящему питал слабость, подыскала себе другую партию, пришедшуюся ей больше по душе. Тогда-то я и познакомился с Вулфом. Однако сейчас не время рассказывать эту историю. В ней еще остаются один-два невыясненных момента. Но комната, несомненно, служила мне домом. Кровать была широкой и удобной, у меня имелся письменный стол со множеством ящиков и три кресла, все просторные и уютные, а еще настоящий ковер во всю комнату, а не эти чертовы коврики, которые так и норовят скользнуть под вами, словно кусок масла на горячем блине. Картины на стенах были нарисованы мной, и, как мне кажется, подборка была весьма удачной: поместье Джорджа Вашингтона Маунт-Вернон, цветной рисунок головы льва, лесной пейзаж с травой и цветами и, наконец, большая фотография в рамке моих отца и матери, которые оба умерли, когда я был совсем маленьким. Еще одна картина под названием «Сентябрьское утро», где на переднем плане была изображена обнаженная девушка с подобранными волосами, висела в ванной
[1]. Самая обычная комната, всего лишь удобная для проживания, если не считать большого электрического звонка на стене под кроватью, но его видно не было. Звонок этот был подключен таким образом, что, когда Вулф включал рубильник в своей комнате, а проделывал он это каждый вечер, любой, кто осмелился бы подойти ближе чем на пять футов к его двери или попытался бы влезть в окно, немедленно вызвал бы оглушительный трезвон. Этот звонок был также соединен со всеми входами в оранжерею. Как-то Вулф сказал мне, как бы между прочим, что он отнюдь не трус, просто испытывает сильнейшее отвращение, если к нему прикасаются или если внезапно он вынужден совершать любые быстрые движения. Я охотно поверил ему, когда представил, какую массу ему приходится перемещать. По некоторым причинам такие вопросы, как трусость, меня никогда не волновали, если дело касалось Вулфа, но если у меня имелись основания заподозрить в человеке труса, то я никогда не садился с ним за один стол.
Прихватив из кабинета одну из газет и облачившись в пижаму и тапочки, я удобно устроился в кресле с сигаретами и пепельницей под рукой и трижды прочел заметку об университетском ректоре. Она была озаглавлена следующим образом:
ПИТЕР ОЛИВЕР БАРСТОУ
УМЕР ОТ СЕРДЕЧНОГО ПРИСТУПА
Ректор Холландского университета
умер на поле для гольфа
Друзья не успели
прийти ему на помощь
Статья оказалась довольно приличной – целая колонка на первой полосе и полторы на внутренней, да еще пространный некролог с откликами множества знаменитостей. Сама же история была весьма короткой, и, по сути, в ней ничего и не было, кроме описания очередной смерти. «Таймс» я читаю ежедневно, и этот номер был всего лишь двухдневной давности, но я так и не смог вспомнить, обратил ли внимание на это сообщение. Барстоу, пятидесятивосьмилетний ректор Холландского университета, воскресным днем играл в гольф на площадке клуба «Грин медоу» под Плезантвилем, в тридцати милях к северу от Нью-Йорка. Играли двое на двое: Барстоу и его сын Лоуренс против пары их знакомых – Э. Д. Кимболла и Мануэля Кимболла. На подходе к четвертой лунке Барстоу внезапно упал лицом вниз, несколько секунд подергался и затем затих. Мальчик, носивший его клюшки, подскочил к нему и схватил за руку, однако к тому времени, когда подбежали остальные, ректор был уже мертв. Среди подоспевших из здания клуба и с поля оказался врач, старый друг Барстоу, который вместе с сыном умершего доставил тело в личном автомобиле Барстоу в его дом в шести милях от клуба. По заключению этого врача, причиной смерти послужила болезнь сердца.
Остальное было приправой – рассказ о карьере и достижениях Барстоу, его фотография и прочее, а также упоминание, что, когда тело привезли домой, его жена упала в обморок, сын же и дочь держались стойко. Перечитав заметку в третий раз, я зевнул и признал себя побежденным. Единственной связью, которую я мог провести между смертью Барстоу и Карло Маффеи, был факт, что Вулф спрашивал у Анны Фиоре, видела ли она клюшку для гольфа, так что я отшвырнул газету и поднялся, сказав самому себе вслух:
