Дерьма в буквальном смысле этого слова, Фрэнсис. К больному колену они рекомендовали приложить горячую коровью лепешку, при облысении использовали щелочную золу, полученную от сжигания собачьего дерьма, или пепел сожженных маленьких зеленых лягушек. А чтобы вылечить зубную боль, советовали приложить к зубу несколько сороконожек, найденных под старыми камнями или гниющим деревом, но каждое насекомое необходимо предварительно проткнуть ножом.
– Я вижу, тебе нравится вся эта лекарская болтовня – недуги и их лечение, больная человеческая плоть!
Разговоры с Джоном были возвращением в уорикширскую безгрешность, сильно отличавшуюся от Лондона. Джон мне сразу понравился, как только я услышал, как он говорит, – казалось, он излечивает самими словами: варенье из лепестков красных роз, фиалочный сироп, вяленный на солнце изюм без косточек, леденцы, курение ладана, можжевельник, стиракс, выжимка мать-и-мачехи, земляной плющ, вероника, васильки и скабица, зверобой, наричник, архантум, касатик флорентийский, лесной дягиль, анютины глазки, лекарственная мыльнянка, буковица. Для малокровных девиц он готовит эликсир из розмарина, огуречника, дымянки, горного чабера – проваривает на медленном огне в белом вине, процеживает и смешивает с гвоздикой, толченой корицей, мускатным орехом, изюмом, инжиром, шафраном и белым сахаром, все снова разогревает, помешивая и сгущая – приятное и дорогостоящее средство от болезни, которое иногда помогает, а иногда и нет. Если больному оно не по карману, Джон лечит даром. Одна горячечная девушка с Бридж-стрит изнурительно кашляла, и он восстановил ее силы телятиной и птицей, салатом, лягушками, улитками и речными раками, смешанными с грудным молоком. Когда Сюзанна закончила кормить Элизабет, она сцедила для нее немного своего молока. Он продлил девушке жизнь на год. Врач – не Господь Бог, и в непредсказуемом мире и один год – длинный срок.
Некоторые молодые стрэтфордцы приходят к нему при половой слабости. Я спросил его: «Неужто и молодежь теперь этим страдает?»
Он нахмурился, посчитав вопрос слишком фривольным для такого недужного старика, как я, состарившегося раньше срока и больного сами знаете чем. У меня с этим никогда трудностей не возникало. Я переспросил его, и он угрюмо взглянул на меня с еще большим неодобрением. Наш семейный доктор – человек чопорный, но он поделился со мной составом своего снадобья: циветта, картофельный корень и синеголовник из Колчестера – его длинные, как кочерга, фаллические корни надо проварить, нарезать и сварить с сахаром. Как видишь, жизнь меня все еще интересует, хотя моя собственная меня покидает, и с каждым днем все быстрее. Это единственное, от чего не может вылечить даже хороший врач, которому пришлось повидать много болезней в здешней местности – от кори до меланхолии, целый ряд недомоганий: колики, рак, черный стул, плеврит, воспаление легких, французскую болезнь. Он вылечил нашу горничную от кишечных расстройств. Он лечит малышей, которые писаются в постель. Цингу он лечит цинготным пивом, сваренным из кресс-салата, вероники и ложечницы, и снадобьем из трав и корешков, вываренных в пиве с сахаром, корицей и можжевельником. Когда у Сюзанны случилась болезненная колика, он вылечил ее, закачав ей в кишки пинту горячего хереса, – это произвело сильный взрыв газов и немедленное освобождение от боли.
– А до этого ты никогда не слышал, как пускает газы твоя жена? – спросил я его.
Насупленные брови, поджатые губы, отрицательное покачивание головой.
– Здоровье дает нам Бог, Уилл. Если выход газа неизбежен, то это звук рая, а не ада.
– Мне это никогда не приходило в голову.
Джон – один из тех людей, которые истово молятся в церкви, отчитывают опоздавших или тех, кто задремал, или забыл снять шляпу, или позволил своим рукам забрести под юбку сидящей рядом соседки. Но вера не превратила его в фанатика. Он в равной степени помогает и лордам, и их слугам, католикам и протестантам, бедноте, цирюльникам, детям и даже животным. Чтобы повидать пациента, он готов проехать за день сорок миль верхом и из-за практики отказался от предложения быть избранным гражданином города. Зять, которым можно гордиться, которому нужно быть благодарным и за которого нужно благодарить Бога.
– Однако Господь не осчастливил такого достойного человека сыном, а его тестя – внуком. О чем это говорит?
Мне – о многом, Фрэнсис. И обо всем этом я уже написал – в своих пьесах.
66
Мне уже немного оставалось написать. И мало что действительно хотелось сказать. В некоторых своих снадобьях Джон использовал кораллы и жемчуг, и неудивительно, что я их вставил в песню Ариэля. А в «Перикле» фигурирует доктор парацельсовской школы. Но если моему тогдашнему расположению духа необходим был новый тип пьесы, то нужен был и новый театр, чтобы такую пьесу поставить. Таким театром стал «Блэкфрайерс», когда мы на двадцать один год заполучили его в аренду.
Но я уже знал, что столько не проживу. Кроме нашего летнего помещения на Бэнксайде, у нас теперь был наш зимний, защищенный от непогоды театр «Блэкфрайерс». Он был под крышей, и при необходимости в нем можно было создать полумрак, и в нем было свечное освещение, и можно было устроить сценические эффекты. А в целом помещение было меньше и вмещало семьсот избранных зрителей, чтобы они могли получше распробовать странный новый вкус моих последних пьес. Времена титанических героев и кровавых деяний были позади, как и времена вульгарных шуток и однопенсовых мест для стоячих зрителей. Цены на билеты в «Блэкфрайерс» обеспечили нам более состоятельного зрителя. Вход на галерею – шесть пенсов, скамья в партере – один шиллинг шесть пенсов, ложа – полкроны, скамья на сцене – два шиллинга. С десяток павлинов в огромных шляпах с перьями, окутанные шлейфом табачного дыма, могли разгуливать по самой сцене, раскуривая трубки и выставляя себя напоказ.
Мы отметили успешное открытие кубками вина и многочисленными тостами в «Русалке». Непонятно, чему мы так радовались, ведь мы праздновали кончину моего типа драмы, тех самых пьес, которые принесли нам стремительную славу. Законодателями мод теперь были Марстон, Мидлтон и Мэссинджер; Джонсон считался мастером жанра маски
[164] и некоронованным королем театра. Знатоки театра высоко его ценили и ставили выше меня. У меня было ощущение, что я пережил себя, но еще не готов уйти со сцены. Мы были частной труппой, вступившей во владение частным театром и подстраивавшейся под меняющиеся вкусы новой публики – избранной и более обеспеченной, ожидающей увидеть пьесы более диковинные, но которые не так смело и широко охватывали жизнь, как те, что мы ставили в «Глобусе». Наш новый театр лучше соответствовал старым рыцарским романам – последним творениям моего как-то вдруг состарившегося пера. Но до самого конца, насколько хватало сил, я старался плыть по течению. В 1608 году, как только мы получили аренду, я сочинил «Перикла», в 1610-м – «Цимбелина» и «Зимнюю сказку» и в 1611-м – «Бурю». 1609-й был бесплодным – театры больше года были закрыты, как всегда из-за чумы.
