Связи с Публикой.
А значит, и языка, знакомого ей, того, на котором она говорит, настоящего разговорного языка неотесанных хамов, простой деревенщины и хулиганов, а не блистательного белого стиха, на котором напыщенно говорил король-простолюдин. Марло был пленником своего языка и, как блудница, облегчал свою душу словами. Он был распят на колесе слов. Колесо огненной колесницы с грохотом проворачивалось, впечатляя глаз и ухо, вот только катилось оно в никуда и лишь шло по кругу, как обращающийся пламенный меч из Книги Бытия, бесплодный, как проклятие. Слова, слова, слова, слова, слова. А потом смерть – и слов больше нет, и дальнейшее – молчанье. Слов уже было недостаточно.
И сил тоже. Вот Тамерлан с триумфом скачет через Персеполь, но не останавливается в городе, чтобы взять бразды правления в свои руки. Даже в собственной пьесе он лишний, он всего лишь слепой вещающий рот. Когда власть становится единственной целью, он попадает в тупик, ведущий к смерти. «Дни „Тамерлана” сочтены», – пробормотал я, выжидая и размышляя. «Гамлет» и «Генрих V» уже ждали выхода на сцену. Я уже слышал, как они прочищали горло в гримерке.
Но в 1588 году Марло еще был единственным героем. Он упивался славой. То был его год.
И в тот год так много всего происходило, что не было времени перевести дыхание. Мария Стюарт на плахе, испанский Касис сожжен, «Роза», к которой Марло прикоснулся своим волшебством, расцвела во всем великолепии, «Хроники» Холиншеда
[116] вышли во втором, дополненном издании. Они были диковинным фруктовым деревом, отяжелевшим от истории, плодоносным, изобилующим созревшими плодами. Но холиншедовскую Англию вот-вот должен был сотрясти и опалить огненный испанский ветер, чтобы история созревшим яблоком упала в настоящее и люди подняли этот плод и вкусили его до самой сердцевины. Я тоже его попробовал, как яблоко из Книги Бытия, и это познание изменило все. Когда гром войны прогремел у нас в ушах, на него неожиданно ответила моя Муза.
Война.
Война сделала меня знаменитым. Мой ответ Марло был почти готов и вот-вот должен был прозвучать в полную силу.
Армада вышла в путь.
30
– …Ой, это, должно быть, пирог.
Что?
– Пирог. Должно быть, несут пирог. Что-то я снова проголодался. Фрэнсис, ты все тот же. Только и заботишься что о своем брюхе.
– Трудно о нем не думать, когда имеешь такое пузо, как у меня. Пирог не идет ни в какое сравнение с «Английским Предприятием».
– С чем?
Так называли Великую Армаду.
– О нет. Умоляю, давай не будем об истории.
Да это совсем не об истории, а о том, как история перекликается с современностью.
– Не понимаю.
Армада дала мне тему, на которую я мог писать, чтобы превзойти Марло.
– А теперь не понимаю вообще.
Армаду создала Елизавета. Она вбила первый гвоздь в строящийся корабль Армады в тот день, когда Филипп понял, что она не выйдет за него замуж. Все остальные обиды и растущая враждебность были звеньями той же цепи: помощь Англии голландским повстанцам, налеты на испанские корабли и их грабеж, пренебрежительное отношение к послам испанского короля. И, чудовищней всего, казнь католической королевы. Папа Сикст V был стреляным воробьем и не верил в план Филиппа разгромить Англию на море. Филипп попытался было выжать из него денег – без особого результата – и решил подналечь на своих итальянских банкиров. Уверенный в поддержке двадцати тысяч английских католиков, он сам себя назначил наследником казненной Марии и, набравшись смелости, решился действовать, воплотить в жизнь свой дерзкий план.
– Обожаю испанский лук!
План был такой.
Герцог Парма высадится во Фландрии, чтобы освободить погрязшую во мраке протестантизма Англию. А чтобы обеспечить ему успех, отборный флот испанских военных кораблей проконтролирует переправу через пролив. Могущественная Армада будет тем самым знаменитым «Английским Предприятием», на который Сикст дал благословение, но не дал денег. «Расположение звезд против короля», – бормотали астрологи, покачивая головами над звездными картами, но Филипп устал от Злобной Бесс – английской еретички, величайшей флиртушки-недотроги на всем белом свете. Даже после того, как она спустила с привязи Дрейка и его бойцовских псов на Лиссабон и Кадис, даже после того, как умер создатель Армады, маркиз Санта Круз, и его сменил Медина Сидония, человек, которому недоставало опыта и уверенности в себе, даже после того, как природа, как будто в насмешку, разогнала его суда и погнала их в обратный путь в Испанию, чтобы снова собрать их воедино, даже после того, как буря разбила и рассеяла его корабли, как шляпки желудей, на всем протяжении между Лиссабоном и Корунной, даже после многочисленных предзнаменований Филипп не отступился от «Английского Предприятия». Папа римский благословил целую армию, и каждый воин-моряк вышел в море с кровью и телом Христовым на языке. Двенадцатого июля большинство тех ртов захлебнулось в море, которое смыло следы священного таинства и католического Бога, оставив в них солоновато-горький вкус.
Плавучая армия вошла в Ла-Манш странным построением в форме гигантского полумесяца, казавшегося неуязвимым даже хладнокровному адмиралу Говарду. Англия и Франция стояли друг напротив друга, как зрители на балу, пока два флота танцевали в Ла-Манше величавый, полный достоинства испанский танец – сарабанду, соответствующий размеру их галеонов, а англичане топтались на месте, как бы рассыпаясь в реверансах перед своими сумасбродными гостями. Дрейк прилетел из Плимута, как ястреб, и начал пощипывать испанские перья. Жестоко атакованные и сильно поврежденные сеньоры, трепеща, двинулись в порт Кале. Но «El Drako» устремил на них свои груженные смолой брандеры с пушками и двойными ядрами – плавучие склады взрывчатки. Неистовые испанцы попытались избежать столкновения, перерубить якорные канаты и выйти в открытое море, но у голландского Гравелина их сильно потрепали. Еще живая испанская эскадра уцелела бы, если бы не посланный Богом шторм, который смел косяки кораблей на фламандские банки, где они погибли, как выброшенная на берег рыба. А разодранные клочья когда-то гордой Армады несло все дальше и дальше на север к Шотландии и потом на юг вдоль западного берега Ирландии, где они разбились в щепки о кремнистое побережье островов.
Разбитые вдребезги корабли извергли свой человеческий груз в пенистую пучину моря. Большинство моряков пошло прямиком вниз в холодную морскую пустоту. Многих разорвали гигантские зубья подводных скал и рифов, а остальные, чьи отчаянно молотящие воду ноги почувствовали под собой сушу, испытали всю силу человеческой ярости, которая превзошла ярость моря. Островные калибаны раздевали их до последней нитки и без тени сострадания лишали жизни. Их вешали, кололи, забивали секирами, резали на ленты. Их гнали голышом, и они, как голодные призрачные птицы, рыли землю ногтями в поисках кореньев, грызли кору деревьев, высасывали из раковин моллюсков, ели морские водоросли и пробавлялись горькими ягодами, пока их не начинало рвать всем, что попало к ним в желудок. Существование их было жалко и вело к смерти. Мародерствующие голландцы и кровожадные свирепые ирландцы не приветствовали этих существ из дивного нового мира. Прощайтесь с жизнью, испанские сволочи! Actios, amigos!
