Она бешеная?
Она укусила собаку?
Мы привязали Фридварда к молодому вишневому дереву, никто больше не должен к нему прикасаться.
Мы допиваем свой кофе и садимся в машину. Председатель кооператива – охотник; он знает, что посоветовать.
Лисица в овраге. Она перебегает с ячменного поля на пшеничное. Мы мчимся вниз по склону. Не заглушая двигатель, Тимм выходит из машины и хватает толстую палку. Короткая охота. Мы обнаруживаем зверя. Мой Тимм бьёт её. Лиса сильно больна; пасть полна слюны.
Председатель вызывает ветеринара. Тот приходит в дом после обеда. Мы ведём его на пшеничное поле. Врач надевает резиновые перчатки и затаскивает рыжую шкуру в пластиковый мешок.
Бессонная ночь. Собака скулит. Тимм хочет отцепить его. Я прошу оставить, как есть; риск слишком велик.
Вечер понедельника. В почтовом ящике официальный бюллетень о бешенстве, сообщение из Института ветеринарии и в письме районного ветеринара, что лиса была бешеной: «…в течение двадцати четырёх часов ожидаю ваше решение, убить собаку или на шесть месяцев запереть в клетку».
Как решить? Кого спросить?
Мы едем к ветеринару.
Его ответ: «Если вы хотите знать моё мнение, то убить. Если молодая собака проведёт шесть месяцев в клетке с двойными стенами, она больше никого к себе не подпустит».
Тимм спрашивает о других вариантах.
Ветеринар: «Их нет».
«Мы должны пойти к лесничему; он его пристрелит».
«Не может быть и речи».
«Что тогда?»
«Я не позволю предательски застрелить собаку».
«Знаешь другой выход?»
«Собака понимает только меня; только я могу его прикончить».
Сумерки. Тимм несколько минут сидит у телевизора, потом снова перед собакой. Болтает с ним. Волнение гоняет меня из одной комнаты в другую. Мучительные вопросы: как мальчик хочет убить животное? Чем? Когда? Уже темно.
Я кричу: «Ну давай уже наконец!»
Тимм в отчаянном безразличии: «Оставь же меня в покое!»
Утро вторника. Тимм сидит у кофейного столика и курит одну сигарету за другой. Кофе кажется мне горьким. Моя единственная забота: «Ты прикасался к нему?»
«Я же должен был снять его с цепи».
Я не хочу знать, как умерла собака.
Мы решаемся ехать на прививку против бешенства в Шверин. Врач – худая как щепка, долговязая женщина с мужским голосом. Она ругает ветеринаров за их строгие, непреклонные требования, а также нас за то, что мы так поспешили похоронить собаку. Мне нельзя производить впечатление грубияна. Я говорю себе: безопасность, только безопасность. Если ветеринары и врачи-гуманисты не сходятся в этом вопросе, это не мои проблемы. Мы можем снова спокойно вернуться домой.
Могила собаки под молодым вишнёвым деревом. Тимм прикатил на это место большой камень с поля.
«От кабанов».
Тимм рубит деревянную доску, устанавливает; там написано: СОБАКА, ЗАРАЖЁННАЯ БЕШЕНСТВОМ НЕ ТРОГАТЬ!
Теперь обстоятельная надпись бросается мне в глаза. Я спрашиваю моего сына, не мог бы он обозначить это попроще, покороче. Ответ: Опасность угрозы бешенства.
Почему он не написал так – не отвечает. Писать, кажется, для него труднее, чем говорить. Я вспоминаю, как в один зимний день на одной садовой калитке прочитал: звонковое устройство нарушено – пожалуйста, кричите! Почему хозяин дома не написал: звонок сломан?
Чиновник в своей записанной на бумагу речи: «При осуществлении выполнения плана…»
Когда я заостряю его внимание на этом, он говорит, что это означает: «Мы выполнили план».
Утро субботы. Поездка в Любсторф к Вольфгангу Г., он торгует лесом. И ратует за защиту окружающей среды в нашей области. (За глаза я называю его: сенатор окружающей среды Любсторфа). Этот друг со спокойным брюшком и лукавыми глазами смастерил к зиме скворечники; я должен получить некоторые из них для своего сада.
Субботнее утро греется на солнце в своем влажном облачении из росы. Уличные деревья, в основном липы и каштаны, робко набирают зелень. Загадка: сколько зелени на них будет?
Начинается великое переселение на дачи. Навстречу мне катится машина за машиной, многие с прицепами. На них стройматериалы, бетономешалки, мебель. Великое отступление в империю «Я» на ближайшие сорок восемь часов… Обуреваемые страстным желанием творчества наконец-то выходят на строительные леса, садовые клумбы.
Колышущаяся, обласканная ветром рожь. С грустью вспоминаю я о своём детстве, о полях за деревней, в которых сегодня взрываются учебные снаряды советских танковых орудий. Полотенца, которые можно было заказать только в обмен на картофель и рожь; вспоминаю безмятежные прогулки с отцом и матерью по узким проселочным дорогам. Как бы хотелось мне ещё раз пройтись со своими стариками по позолоченному одуванчиками склону к сосновому бору, как бы хотелось…
Вершины холмов – будто причёсанные, после того как над ними протащились восьмиплуговые тракторы.
Моего друга Вольфганга, конечно, нет дома.
«Где еще ему быть? – говорит небольшого роста, пухленькая, любезная жена. – Он собирался туда, к вам, сосчитать какие-то нормы каких-то мест выведения птенцов». Вокруг Дриспета с полудюжины улиц должны были бы носить имя этого человека. По его инициативе все они были засажены деревьями. Когда в прошлом году весенняя засуха истощила молодые липы и рябины, он привел в движение водовоз кооператива и ездил по деревне от дома к дому, чтобы найти мужчин, которые помогут полить деревья.
Чашка кофе, пятнадцать радушных минут и двенадцать скворечников – доход этого солнечного утра.
Пять мест для выведения птенцов я вешаю в своем саду, остальные уношу на болото. Сумерки ткут ему серую рубашку. Насвистывая, я направляюсь вдоль пастбища, к Олл Муур. Жаворонок выводит трели солнцу в постель. Мой взор устремляется вслед за безмятежной песней жаворонка.
Я спотыкаюсь.
Старый пограничный камень.
Пограничный камень – предупреждающий знак: здесь начинаются мои владения! Пограничные знаки – порой непреодолимые барьеры ненависти, раздора, презрения.
Резкая перемена погоды. Ломит кости. Я попросил моего сына взрыхлить последние клумбы многолетников. Теперь я вижу, что он перепахал немного.
«Сойдет и так».
Я указываю на коричнево-зелёные верхушки пырея, дерзко взошедшие из земли.
«Нет пользы сгребать там, где надо мотыжить».
Сегодня я остановился у ручья и с изумлением прошептал: как он чист!
Восхищение самцом воробья; он может ЭТО двенадцать раз подряд.
Ветер в небе заставляет тянуться хор облаков. Боязливо тихо пробуют они первый куплет их песни о дожде. Солист в хоре: восторженный чёрный дрозд. Ветер шел с северо-востока. Теперь он дует с юга. Откуда бы он ни взялся – прекрасная берёза должна перед ним склониться.
