В бреющем полете над холмами пронеслись два реактивных самолета. Деревья задрожали.
Без умолку поет медведка. Всегда в темноте.
Всему своё время – опыт, с которым мы должны мириться всю нашу жизнь. Все берёзы, которые мы с Тиммом сажали осенью у оврага, засохли. Лесник В. советовал подождать до весны, до появления первых листьев.
Сорняки не растут там, где гнётся спина. Но что является сорняком? Разве из лебеды не получается витаминный салат?
Разве ромашковый компресс не утоляет боль? Разве нельзя приготовить из мать-и-мачехи чай? Пусть сорняки никогда не заканчиваются, чтобы можно было лечить спину, которая слишком сильно над ними гнётся.
Как долго всё же надо копать, чтобы добраться до воды!
«Иди к зубному врачу!»
«Подождёт».
«Верни одолженные грампластинки!»
«Подождёт…»
У молодёжи, вероятно, всегда есть время и… всегда нет времени – в зависимости от настроения. Чтобы принести консервный нож из кладовки, у Тимма времени нет; он не задумываясь пилит жестяную банку кухонным ножом посередине.
Наконец я убедил Тимма поменять треснувшую черепицу. Только он забрался на крышу, как со стороны Олл Муура донесся будоражащий крик. Мальчик тут же прыгает прямо с верхней ступени стремянки в траву и бежит.
«Только взгляну, что там сломалось».
Через несколько минут он возвращается и тащит из амбара конец старой цепи; закидывает на плечо и снова убегает прочь.
«Там прицеп опрокинулся, надо помочь».
Черт возьми! А кто поможет мне с раствором, чтобы он не намок?
Я поднимаюсь на крышу и сам укладываю черепицу. Полагаю, что в юности мне тоже больше нравилось помогать по хозяйству соседу, чем отцу.
На окне муха. Она ударяется о стекло так, будто того, чего она не видит, нет вовсе. Порой я веду себя так же, и никак иначе.
Открытие рыболовного сезона, открытие парусного сезона – мы с Тиммом и М. едем открывать сезон купания в Воленбергер Вик. В воздухе ни ветерка. Угнетающая жара. На пляже люди, люди. От конвейера, где они сидят рядом друг с другом, они убежали отдыхать на пляж, где теперь лежат рядом друг с другом.
Кемпинг-лагерь, палаточный лагерь, лагерь содействия развитию спорта и техники, лагерь для отдыха и работы, полевой лагерь, зимний лагерь спорта, летний лагерь, лагерь специалистов – лагерь… лагерь…
Я пускаюсь в плавание наперегонки. Мой сын позволяет мне выиграть. Я хватаю воздух ртом, как загнанная собака, и спрашиваю: «Почему?»
Ответ: «Должен же ты хоть раз пережить успех».
Я дрейфую. Животом вверх. Рядом со мной дрейфует рыба. Животом вверх.
Разговор с М.: «Почему ты не идёшь в воду?»
«Должна прочитать это». Она показывает мне энциклопедию Античности. Моё удивлённое лицо. Её ответ: «Чтобы суметь понять «Кассандру»
[41] Кристы Вольф».
В буковом лесу. Не верю своим глазам. Тёмный, трепещущий клубочек кувырком летит из-под кроны дерева. Сразу после этого еще один. На мгновение замираю. Потом как можно тише шаг за шагом подхожу к стволу дерева. Прячась за ним вижу, как крошечные воланчики забегают в малиновый куст. Оттуда я слышу приглушенное вак-вак-вак.
На это отвечают нежным поклоном, я знаю, так ведут себя цыплята. Касаюсь ствола следующего бука. В этот момент из ягодного куста топает кряква. С висящим крылом она танцует по кругу и возбуждено кричит: кряк-кряк…
Такое поведение мне знакомо; я наблюдал его уже у куропаток; старая утка пытается отвести меня от своего выводка и делает вид, что у нее повреждено крыло. Я остаюсь стоять как вкопанный. Птица вводит меня в заблуждение, но, заметив, что я не реагирую, снова скрывается в зарослях.
Тишина.
Десять минут? Пятнадцать? Не знаю, как надолго любопытство пригвоздит меня к стволу.
Утки, должно быть, скрылись так, что поминай как звали. Но моё терпение вознаграждается. Я снова слышу манящее вак-вак-вак. И как по заказу в воздухе кувыркается следующий утёнок. Шлепается о мягкую лесную почву, поднимается на ноги и скрывается в кустарнике.
Мой взгляд скользит вверх, до разветвляющихся сучьев. Там гнездо – вероятно, покинутое хищным канюком. Может, утки специально выбрали это осиротевшее место в кроне дерева для детской, чтобы в первый же день жизни посредством падения подготовить своих ребят к суровости бытия?
Неподвижная гладь пруда в раннем солнце. Рыба еще слишком сонная, чтобы подняться на поверхность.
В стекающих каплями сумерках на крышу садится голубь. Подобно тому, как человек, прежде чем войти в дом, стряхивает дождь с плаща, голубь ерошит оперение, снова, не торопясь, приглаживает его, поворачивает голову то в одну, то в другую сторону, как будто осматривает местность. Скажи, голубь, где ты начал свой полет? Куда тебя тянет? Несёшь ли на лапке записку от друга к другу? Или секретные распоряжения, касающиеся войны?
Рассветает. Я подхожу к входной двери, ловлю влажный тёплый воздух. Тут мой взгляд устремляется к крыше; тихое хлопанье крыльев голубя. Как будто бы он ждал меня, чтобы попрощаться. Птица делает два неровных круга, а затем уходит прямиком на север. Достигни своей цели. Голубь!
Сухая, тёплая ночь. Тимм уехал в город. Я нежусь в траве перед домом, смотрю в небо. Оно такое высокое, ясное, с полной луной. Ярко светят звезды. Я вспоминаю августовский вечер в летнем лагере «Артек» на Чёрном море. Рядом со мной сидит темнокожий мальчик. Он, как завороженный, смотрит на небо и, преисполненный восхищения, говорит: «Как красиво! Я никогда не видел ничего подобного!» Ребёнок был родом из промышленного района США.
Теперь в поле моего зрения движется крохотная, сияющая точка, – спутник. Я наблюдаю за стремительным полётом космического аппарата с севера на юг. На несколько минут ясное звёздное небо для меня тускнеет.
Зной, заставляющий встать на колени. С едва заметным воздушным потоком тянется вонь навозной жижи со свинофермы. Долетает на нашу сторону. Вокруг воняет как в клоаке.
Дела скверные. Мне хочется напиться. Я был на заседании правления союза, остался на ночь в Ростоке, а теперь нахожу записку на столе: «Пока! Скоро увидимся».
Комната Тимма пуста.
Куда его понесло?
Почему тайком?
На оконном стекле капля дождя; слеза боли странствующего облака. Ветер подхватывает её со стекла и раскалывает на много маленьких страданий.
Говорят, если птица исчезла, нужно осмотреть клетку. Я ищу по комнатам, будто могу его где-то найти.
Чем мне теперь согреться? От чего остыть?
