После свадьбы в суде Пинкус из-за занятости и бедности даже не думал искать себе дом и вить гнездо, так что Лиззи въехала в тесную кембриджскую квартиру, которую Гуди делил со своим братом Бернардом (сокращенно Бан) и школьным другом Леоном Лифшицем, учившимся на юриста. От таких жилищных условий мать Гуди была в ужасе, но ее вообще приводило в ужас едва ли не все, связанное с новой невесткой. Гуди, Бан и Лифшиц вместе открыли на Гарвард-сквер книжный магазин под названием «Альков». Лиззи работала там на полставки, но недолго. Скоро она – как большинство новобрачных ее поколения – была беременна своим первым ребенком.
Мальчику дали имя Алекс Джон, а называли просто Джон. Лиззи перенесла долгие и мучительные роды. Как результат, в ближайшие годы она детей больше не хотела. Какой способ предохранения она использовала после появления сына, не знает никто.
• • •
В двадцать семь лет, когда Гуди Пинкус был достаточно идеалистичен, чтобы верить, будто изменит мир, его назначили преподавателем на факультет общей психологии Гарварда. Год спустя его повысили до ассистента профессора биологии, и он стал работать под руководством талантливого молодого физиолога по имени Уильям Дж. Крозье, который дал старт карьере Пинкуса – и одновременно поставил ее под удар.
Крозье был ученым целеустремленным и честолюбивым. В тридцать два он числился самым молодым доцентом в Гарварде. Жадные до знаний студенты ходили за ним по пятам, а он их учил не принимать на веру общепринятые мнения, быть напористыми и применять теорию на практике. Крозье учился у Жака Лёба, американского биолога немецкого происхождения, который исследовал тропизмы – реакции, заставляющие организм ориентироваться определенным образом в ответ на стимул (например, растение поворачивается к солнцу, или корни у него растут туда, куда направлена сила тяжести). Лёб считал, что живые организмы подобны машинам, а машину можно заставить работать так, как хочет человек. Развивая эту теорию, он говорил, что яйцеклетки суть фабрики, производящие эти живые механизмы, и, если научиться яйцеклетками манипулировать, жизнь можно создать искусственно. Лёб работал с яйцеклетками морского ежа в морской воде. Когда он изменил содержание соли в воде, яйцеклетки автоматически поделились и размножились. Лёб назвал это партеногенезом и обещал, что скоро подобное можно будет сделать и для млекопитающих. Нет у жизни великой тайны, полагал Лёб, все в ней доступно науке.
«Я хотел взять жизнь в свои руки и поиграть с ней, – провозглашал Лёб. – Запускать ее, останавливать, варьировать, изучать ее поведение при всех условиях, направлять по моей воле!» Открытие сделало его звездой. Журналисты и писатели предсказывали, что его работа приведет к фабричному производству животных и даже человеческих детей. В тридцать втором году Олдос Хаксли опубликовал «Дивный новый мир» – антиутопическое описание будущего, в котором звучали и мотивы работы Лёба. В этом будущем люди для регулирования либидо жуют жвачку с половыми гормонами, женщины носят «мальтузианские пояса», обеспечивающие полную контрацепцию, а сексом занимаются лишь для развлечения. Продолжение рода с помощью секса в книге Хаксли ушло в прошлое, его заменили «инкубатории и воспитательные центры», где растят детей из пробирок. Некоторые считали Лёба визионером, мистиком, другие – демоном, ученым, заигравшимся в бога, пренебрегающим непредсказуемостью и великолепной неразберихой жизни. Для Пинкуса он был гением, который не довел свою работу до конца. Лёб так и не занялся млекопитающими. Пинкус решил попробовать сам.
В Гарварде он в основном ставил эксперименты на крысах, изучая их реакцию на тепло и свет. После получения степени он выиграл стипендию на постдокторантуру – два года в Гарварде и год в Европе: часть времени в Кембриджском университете в Англии, часть в Институте кайзера Вильгельма в Берлине. Приехав в Европу впервые, Пинкус начал исследовать яйцеклетки млекопитающих – предмет, ставший работой всей его жизни. В Германии он наблюдал, как ученые начинали утверждать, что генетика призвана создать высшую расу людей. Как еврея и как ученого его встревожило такое злоупотребление наукой, и он критиковал это в неопубликованной рукописи, говоря: «…расовые претензии, так называемые евгенические меры нацистско-фашистского толка – генетическая чушь… Создание расы с помощью разведения и отбора было бы гигантским предприятием, с большой вероятностью обреченным на провал». Вернувшись в Гарвард в тридцатом году профессором, Пинкус был готов оставить свой след в науке и пойти дерзновенным путем Лёба и Крозье.
Во время учебы и работы в Гарварде Пинкус познакомился и подружился с другим учеником Крозье – Хадсоном Хоаглендом. Хоагленд позже назовет Крозье «предводителем группы самоуверенных вундеркиндов». Свою работу они вели, чтобы раздвинуть границы неведомого и глубже познать мир, а будет ли практический выход и одобрит ли университетское начальство, интересовало их мало.
Интерес к передаче наследуемых признаков у животных заставил Пинкуса детальнее заняться яйцеклетками млекопитающих – в частности, изучить, как они оплодотворяются и развиваютсяin vitro (в пробирках). Он изучал, как действуют на крольчих инъекции гормонов, и однажды заметил, что уколы эстрогена предотвращают беременность, но о потенциале использования гормонов для контроля человеческой фертильности не задумывался. В то время Пинкус только пытался разобраться, как происходит размножение. Он манипулировал клетками. Он пытался оплодотворять их вне тела крольчихи. Пытался пересадить яйцеклетку от одной самки другой. Он не столько искал прикладного применения, сколько играл с этим механизмом, чтобы как можно лучше его изучить.
За несколько лет в Гарварде Пинкус получил гранты от Национального научно-исследовательского совета и Фонда Джошуа Мэйси – младшего. Предмет исследования он выбрал важный, быстро достиг внушительных результатов – казалось, выдающаяся карьера ему обеспечена. В те времена ученому-еврею в университетах вроде Гарварда приходилось быть лучше своих коллег, чтобы завоевать сопоставимое уважение, и Пинкус был лучше. Однако его покровители в Гарварде уже теряли власть. Новый президент университета Джеймс Б. Конант не одобрял направления, в котором Уильям Крозье ориентировал своих учеников вроде Пинкуса и Б. Ф. Скиннера (последний позднее станет одним из самых влиятельных психологов и бихевиористов в мире). Вскоре возглавляемое Крозье отделение физиологии закрылось. Для Пинкуса это оказалось особенно не вовремя. В тридцать третьем году, когда Конант стал президентом, контракт Пинкуса еле одобрили. На следующий год Пинкус объявил Национальной академии наук, что он оплодотворил яйцеклетку кролика в пробирке и подсадил в тело суррогатной матери, которая родила крольчат. Это был типичный образец того агрессивного стиля в науке, которому учил студентов Крозье, но в те времена такое считалось крайностью. Крозье хотел от своих учеников, чтобы они видели фундаментальные биологические проблемы и думали об их решении. У Пинкуса – сына фермера, ставшего учителем, который всегда агитировал других фермеров внедрять современные методы для улучшения посевов и стад, – была для этого нужная жилка. В одной заявке на грант он написал, что его цель – применить эту технику оплодотворения in vitro к людям. И почти сразу на его работу обратили небывалое внимание далеко за рамками научного сообщества.
