По выражению А. С. Уинтера, «это стало бесплатной рекламой».
Глава двадцать девятая
Двойное следствие
– Добрый вечер, – сказал телеведущий со спортивной выправкой. Взгляд его был направлен в камеру, сигаретный дым заволок решительное лицо. – Сейчас вы увидите неотрепетированное, без цензуры интервью о контроле рождаемости. Свободная дискуссия на взрослую тему… Меня зовут Майк Уоллес, а эту сигарету – «Филип Моррис».
Двадцать первого сентября тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года, когда Сэнгер прибыла в студию для интервью, в Нью-Йорке стоял необычно теплый и влажный день. Уоллесу было тридцать девять лет, когда-то он был актером на радио и в театре, год назад прославился на телевидении как задиристый интервьюер, которому будто нравилось ставить собеседников в неловкое положение, да так, что даже зрителям становилось неловко. Собственный стиль он описывал как «навязчивый, непочтительный и зачастую конфликтный». Сэнгер могла и понравиться Уоллесу. В конце концов, оба были неутомимыми бойцами, и оба со знатным самолюбием. Но Уоллес не искал дружбы, садясь ее расспрашивать; он искал драки. Сэнгер представлялась ему «спорной фигурой, бесстрашным оводом, у которой хватает безрассудства воевать с моральным авторитетом римско-католической церкви». Уоллес начал с града ударов, и Сэнгер, смущавшаяся камеры, попадала под каждый.
Он задавал длинные и сложные вопросы, время от времени цитировал газетные статьи и личные письма Сэнгер, написанные десятки лет назад, и просил ее ответить на противоречивые заявления, сделанные ею или другими. Сэнгер поджимала губы и нервно почесывала шею и голову. Иногда ей трудно было сформулировать мысль.
Для начала Уоллес с ходу обвинил Сэнгер, что та в молодости бросила детей и мужа, потому что желала «той радости, той свободы», которые давало движение за контроль рождаемости. После этого он стал добиваться от Сэнгер объяснения ее религиозной позиции. Верит ли она в Бога? В грех? Считает ли она грехом измену? А развод? А убийство?
Сэнгер старалась держаться твердо, отвечая, что величайшим грехом считает принесение в мир нежеланных детей. Но Уоллес в эту сторону не пошел.
– Я хотел бы спросить вас вот о чем, – продолжал он. – Возможно ли, что американки станут чересчур независимы – последовав примеру женщин вроде Маргарет Сэнгер, пренебрегут семейной жизнью ради карьеры? Позвольте процитировать вашу биографию, описание вашего второго брака, с Ноа Сли. Цитирую: «В Нью-Йорке миссис Сэнгер следовала каждому пункту их соглашения о независимости. Они жили в отдельных квартирах – и звонили друг другу, чтобы договориться об ужине или походе в театр, или же обменивались записками». Могли бы вы это назвать рецептом здорового брака, миссис Сэнгер?
– Для некоторых людей – да, – ответила Сэнгер. – Для моего мужа и для меня – определенно, да. У нас был очень счастливый брак… Но мы с ним вращались в разных кругах.
Телевидение тогда было в новинку, и американцы, в том числе Сэнгер, только начинали понимать его мощь. В начале десятилетия телевизоры стояли только в девяти процентах домов. К концу десятилетия процент взлетел до девяноста, и в среднем человек проводил за телевизором сорок два часа в неделю. Внучки-подростки Сэнгер в Тусоне смотрели передачу в унынии, ожидая, когда Сэнгер нащупает землю под ногами и нанесет ответный удар. Они не привыкли видеть, как над их бабушкой издеваются, а она ведет себя так неуверенно. В Нью-Йорке ее сын Билл заплакал у экрана.
Бой Уолллес выиграл, но главный сюжет упустил. Он так и не спросил Сэнгер о противозачаточной таблетке. Иначе он не только узнал бы горячие новости, но и смог бы вовлечь Сэнгер в другую ожесточенную дискуссию: приемлемо ли заниматься сексом ради удовольствия, и не заставит ли эта таблетка еще больше женщин «забросить семью» ради карьеры. Но Уоллес уловил моральные сложности в жизни и деятельности Сэнгер. Хотя она более сорока лет на разные лады повторяла, что ее интересует применение науки и политики для решения проблем общества, ее борьба всегда в первую очередь затрагивала вопросы морали, и этой борьбой была вся ее жизнь. В своем противоборстве с католической церковью, в сражении за сексуальную свободу, в своей вере, что женщин никогда не будут принимать как равных, пока они не смогут распоряжаться своим телом, – никогда она не пряталась от сражений и долго вела войну.
Наука неслась вперед, в основном уже без участия Сэнгер, в поисках лучшего средства предохранения. Молодое поколение изобретало для женщин новые способы обрести власть и провозгласить независимость. Сэнгер уходила в историю. Она боролась и шла на компромиссы, совершала яркие поступки и принимала дурные решения, но теперь она не возглавляла это движение, и никакое вообще не возглавляла.
Безжалостные софиты телевизионной студии резко оттеняли морщинистое лицо Сэнгер, взятое крупным планом, и американские телезрители глядели на воительницу, чье время почти ушло.
• • •
После выступления Сэнгер в офисы телеканала Эй-би-си и «Планирования семьи» пришли мешки писем. Сэнгер парочку проглядела: «Очень жаль, что ваша мама не предохранялась 95 лет назад, когда забеременела вами (потому что на столько вы и выглядите, старая кошелка)», – и выкинула все остальные. Но она прочла колонку, появившуюся в ответ на ее интервью в сентябрьском выпуске еженедельной католической епархиальной газеты «Евангелист», выходившей в Олбани, штат Нью-Йорк. Там было написано: «Уоллес утверждал, что собирается “исследовать экономические, нравственные и религиозные аспекты контроля рождаемости”, а на деле послужил инструментом, с помощью которого миссис Сэнгер, заслуженной защитнице этики скотного двора и самоубийства нации, было позволено войти в миллионы достойных домов и запятнать их своей порочной философией похоти и животных совокуплений».
Сэнгер записала в своем дневнике, что «р.-к. церковь становится все более наглой и высокомерной… Молодой Кеннеди из Бостона баллотируется в президенты в шестидесятом. Боже, помоги Америке, если миллионы его отца помогут протолкнуть его в Белый дом».
Как всегда, Сэнгер не могла сказать ничего хорошего о католиках и церкви. Джона Рока она приняла, но это все, на что ее хватило. Будь она менее строптивой, она могла бы осознать, что Джон Фицджеральд Кеннеди, сенатор-демократ из Массачусеттса, принадлежит к новому поколению католиков. Вера Кеннеди определялась его религией, но на его политические убеждения религия не особенно влияла. Будь Сэнгер менее предвзятой, она бы к тому же заметила, что к концу пятидесятых некоторые теологи открыто интересовались противозачаточными средствами. Приобретали известность научные эксперименты, связанные с испытаниями таблетки, и католички спрашивали священников, приемлет ли церковь этот новый способ предохранения. Ответы были разные. По всей стране священникам приходилось самим решать, что говорить своим прихожанкам. И не все соглашались с мнением Ватикана.
Когда эновид в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году вышел в продажу и врачи начали исподтишка предлагать его женщинам для предохранения, изменилось все – отчасти потому, что церковь еще не разобралась, как реагировать. Какое-то новое средство. Не заявлено как предохранительное, но работает именно так. Более того, оно не выглядело как средство предохранения. Женщине, смущенной или не слишком разбирающейся в собственной анатомии, не надо было перед сексом неуклюже возиться с каким-то приспособлением. Можно было утром выпить таблетку и напрочь о ней забыть, решая ночью, вступать ли в интимную связь со своим партнером. Можно было принимать таблетки и не говорить об этом никому, кроме своего врача. Выбор был полностью личный, и эта важная смена подхода позволила многим женщинам впервые присмотреться к предохранению. Зачастую друзья их поддерживали, врачи им помогали, а священники, не получавшие четких наставлений из Ватикана, не делали ничего, чтобы воспрепятствовать.
