«Хочу, чтобы вы знали, – писал он Рэймонду, – мне отчаянно стыдно, что я не смог дать результат, окупающий вложения. Я сделал, что мог, но для вас это все оказалось бесполезно. В результате я оказался в весьма затруднительном положении… Сейчас, когда у меня пик продуктивности, моя жена покупает платья за 6,95 доллара, как было в давние времена сразу после нашей свадьбы… Если бы мне пришлось сейчас умереть, то моя семья осталась бы не слишком обеспеченной».
Это письмо – не попытка оправдаться и не мольба о прощении. Оно читается как статья увлеченного своей работой ученого, аккуратно анализирующего данные в попытке объяснить собственный провал и его последствия. При таких нестабильных отношениях с «Сёрлом» неудивительно, что Пинкус не стал отвергать «нелепые» две тысячи долларов, предложенные Маргарет Сэнгер за исследование контроля рождаемости. Не в том он был положении, чтобы отвергать что бы то ни было.
Глава четвертая
«Послать все к черту»
Маргарет Сэнгер всю жизнь умела подчинять мужчин своей воле, увлекать их своей энергией и идеями, а затем вести на битву – или в постель.
На первой встрече с Пинкусом она всего лишь парой воодушевляющих слов и зыбким обещанием денег отправила его в лабораторию, готового работать. Но даже при ее, казалось бы, безграничном даре убеждения было непонятно, может ли она подвигнуть Пинкуса или кого бы то ни было создать долгожданную таблетку для контроля.
«Я получила с Фиджи травы, которые там используются для предотвращения зачатия, – писала она в тридцать девятом своему другу и единомышленнику. – Хотелось бы, чтобы они и оказались той “волшебной пилюлей”, о которой я мечтаю с двенадцатого года, когда женщины говорили друг другу: “Открой мне эту тайну”».
Не одна Сэнгер этого желала – она лишь была факелоносцем для миллионов женщин всего мира. Приходили письма вроде этого:
Инглиштаун, Нью-Джерси
5 января, 1925
Дорогая миссис Сэнгер!
Я получила вашу брошуру об ограничении семьи… Мне, 30 лет я замужем 14 лет и у меня 11 детей, старшему 13 и младшему годик. У меня, заболивания серца и почек и каждый из моих детей дифективный, и мы очень бедны. Так что миссис Сэнгер помогите мне пожалуйста. Уже несколько недель я незнаю, как выйти из дома. Я так перижеваю и исплакалась вся и не выхожу и я знаю, что буду, как моя бедная сестра она сошла с ума и умерла. Мой Доктор мне говорит я точно сойду с ума если буду так дальше но я не могу ничего поделать и доктор ничем не помогает. Ох миссис Сэнгер если б я только могла вам рассказать какие ужасные вещи я пережила с моими млоденцами и детками и вы бы поняли что лучше я умру, чем рожу еще. Пожалуйста никто не узнает никогда и я буду так счастлива и сделаю что угодно ради вас и вашего благого дела. Пожалуйста пожалуйста только разок. Доктора мужчины и у них не было детей, так что у них нет жалоссти к бедной больной Матери. Вы сама Мать и вы знаете так что пожалуйста пожалейте и помогите мне. Пожалуйста Пожалуйста.
Искренне ваша
[Дж. М.]
Без малого тридцать лет прошло после этого письма, а Сэнгер все еще ничем не могла помочь несчастным вроде той, которая его написала. В пятидесятом ее волшебная пилюля по-прежнему оставалась сном, размытым и далеким. Всю свою жизнь Сэнгер вела битву, на которую немногие отваживались. Но сейчас она была стара, здоровье подводило. В сорок девятом году у нее случился инфаркт, и сейчас она уместнее выглядела бы на палубе круизного корабля в Карибском море, нежели на пикете. Бывало, что даже ее приверженцев охватывало опасение, что она теряет хватку.
Но Сэнгер знала, что будет продолжать свое дело. Вопрос был в том, надолго ли ее хватит.
• • •
Сэнгер и сама была родом из семьи с одиннадцатью детьми. Урожденная Маргарет Хиггинс появилась на свет в тысяча восемьсот семьдесят девятом году в фабричном городке Корнинг, штат Нью-Йорк. Друзья и родные звали ее Мэгги. Ее мать, хрупкая и покорная женщина, умерла в пятьдесят лет от туберкулеза. Отец, Майкл Хиггинс, ветеран Гражданской войны, был резчиком по камню, вытачивал ангелов для надгробий городского кладбища. Мастерская его находилась в большом сарае, и после работы мужчины собирались там поболтать. У Майкла Хиггинса был отлично подвешен язык, и его дочь – шестой ребенок в семье – часто себе представляла, будто он своими словами срезает с людей все внешнее, открывая миру их ангельскую сущность. Друзья его любили и признавали надежным человеком, но чувства Мэгги к отцу были непросты: она всегда считала, что ее мать пала жертвой его сексуальных аппетитов. Выносить и родить одиннадцать детей – это слишком много.
Она и сама опасалась страсти своего отца. В автобиографических записях, опубликованных в тридцать первом году, она описывает, как в детстве лежала в постели матери, заболев горячкой, и вдруг почувствовала, что рядом ложится мужчина:
Это был отец. Я хотела крикнуть, умолять мать, чтобы она пришла и увела его. Я не могла, не смела шевельнуться, опасаясь, что он ко мне приблизится. Это были несколько минут мучительного ужаса.
Сэнгер боролась с чувствами к своему отцу, которые не могла сформулировать. Она обожала его за теплоту, за храбрость и независимость. Она была ему благодарна, что он научил ее быть уверенной и смелой, всегда бороться против косности и ограниченности, где бы их ни встретила. Майкл Хиггинс был когда-то католиком, но перестал верить в Бога. Однажды Хиггинс пригласил для выступления в Корнинге – городе очень католическом – Роберта Ингерсолла, антиклерикала, известного среди своих поклонников как Великий агностик, а среди критиков как Роберт Раненая Душа
[12]. Ингерсолл пообедал у Хиггинсов, потом они пошли не спеша в Таун-холл, где Майкл договорился о выступлении, но там их уже поджидала рассерженная толпа и загораживавший дверь констебль. Двенадцатилетняя Маргарет смотрела, как ее отец обратился к толпе и сказал, что желающие послушать Ингерсолла пусть идут за ним на окраину. Хиггинс и Ингерсолл возглавили процессию, состоявшую из Маргарет и нескольких соседей. Пройдя три мили, они к концу дня поднялись на холм, встали под одиноким вязом, и Ингерсолл, наконец, сказал речь.
После этого, вспоминала Сэнгер, детей Хиггинса стали называть «детьми Дьявола… на нас поставили клеймо общественного осуждения». Ее отца больше не нанимали вытачивать ангелов для католического кладбища, и Мэгги на всю жизнь запомнила, что католическая церковь несправедливо заклеймила ее грешницей.
Но Мэгги извлекла из этой истории еще один урок: «С тех пор я знаю: если они думают, что могут заставить нас замолчать, то очень ошибаются».
Она вырвалась на свободу. При финансовой поддержке своих старших сестер, Мэри и Нэн, работавших горничной и гувернанткой в зажиточных домах Корнинга, Мэгги покинула дом и поступила в колледж в Клэйврэке – школу-пансион в долине Гудзона, штат Нью-Йорк. Там она работала на кухне за жилье и питание, но там же начала высказываться на радикальные темы того времени – по поводу избирательного права и женской эмансипации. Когда в тысяча восемьсот девяносто девятом умерла мать, к пятидесяти годам изношенная беременностями, от Мэгги ожидалось, что она вернется домой и унаследует многочисленные домашние обязанности. Ей предстояло провести остаток дней домашней хозяйкой – сперва покорной дочерью, потом покорной женой и матерью, и ее боевому духу следовало угаснуть. Но она снова сбежала – частично благодаря денежной помощи сестер. Мэгги Хиггинс поступила в школу медсестер в больницу «Белые равнины» в графстве Уэстчестер, штат Нью-Йорк. «Мне хотелось жить в мире действия, – писала она. – Чтобы в нем были романы, танцы, ухаживание, опыт». Брак в этот список не входил, но секс там был совершенно точно. Она начала видеть в сексе нечто большее, чем разрядку: путь самосовершенствования, источник здоровья и счастья, даже освобождения, быть может.
