Следователь угрюмо хмыкнул, повернулся к Ираиде:
— Знаете, что меня бесит в моей работе? Что вот каждый вчерашний студент-желторотик мне советует, что делать. Как квалифицировать. Как преступников ловить. И оно, конечно, правильно, коли бы вот они еще и понимали, что, если на самом деле похищена антикварная брошь стоимостью в четыре миллиона рублей, ее искать в ломбардах и скупках краденного как барахло за сто шестьдесят тысяч бесполезно. Потому что нет ее там. Потому что антикварная брошь за четыре миллиона работы известного мастера девятнадцатого века, скорее всего, похищена для частной коллекции и давно вывезена за границу либо ждет такой возможности. А мы, видишь ли, даже заявить в Интерпол не можем, потому как формально брошка-то еще в Англии, неудобно перед коллегами, ей-Богу. Верно говорю, Ираида Семеновна?
Ираида молчала. Стеша тоже не могла найти, что ответить. Чернов посмотрел на них, тяжело вздохнул:
— Вот то-то и оно, молчите, юная правозащитница. А то понавыпускают в этих москвах умников, а работать опять Чернову Алексей Иванычу.
Он медленно встал, хрустнул суставами. Молча направился к выходу.
— Брошь, действительно, антикварная, — отозвалась Ираида ему в спину. — Я не лгу вам. Я показывала ее оценщику, когда хотела продать. В прошлом году.
Чернов остановился. Его сутулая фигура замерла в проходе.
— Болдырь Иван Игнатьевич, знаете такого? — Ираида потерла виски.
Чернов развернулся к ней, кивнул.
— Вот он и проводил оценку на территории России. Он может подтвердить, что брошью я владела по крайней мере в прошлом году. А контрабанда… Ну, хотите, привлекайте меня к ответственности. На суде я скажу, что действовала в интересах России, ввезла на родину утраченное достояние. Ну, нарушила старушка пару законов по не незнанию, попробуйте доказать обратное. — Она хитро прищурилась. — А в Великобританию я уже и не собираюсь. Кто желает из внуков и сам ко мне приедет.
Она гордо вскинула голову.
Чернов поднял вверх указательный палец, легонько стукнул им Стешу в плечо:
— Вот, юная правозащитница, учитесь у старшего поколения, как надо убеждать следственные органы… А то «переквалифицируйте».
Глава 25. Жизнь продолжается
Проводив Чернова, Стеша на лестничной площадке нос к носу столкнулась с Марго. Головокружительные шпильки, модный аромат, терпкий, обволакивающий до тошноты, с нотками розмарина и кофе. Девушка кивнула ей с интересом:
— Привет, как устроилась? — и, не дожидаясь ответа, сообщила: — Твой вернется к шести, ты ему жрачку у старухи будешь готовить? Или у нас?
Из кухни донесся голос Ираиды:
— Я все слышу!
Марго закатила глаза на выбеленный потолок, скривилась:
— И вам доброго утречка, Ираида Семеновна! — понизив голос до шипящего шепота, продолжила: — Я ему не нанималась наготавливать. Так что организовывайся сама.
Стешу покоробил лексикон модницы, но спорить при Ираиде не стала.
— Я разберусь, — тихо отрезала, притворяя за собой дверь в квартиру соседки.
Марго уже спустилась на несколько ступеней вниз, пошатнулась на высоких каблуках, торопливо схватилась за поручень, сохраняя равновесие. Холодно глянула на Стешу, как показалось девушке, с явной неприязнью и издевкой:
— Да уж, постарайся.
Стеша ещё слышала, как звонко отстукивают каблучки по кафелю лестничной клетки, когда открывала дверь в квартиру Егора.
В кухне оказалось не прибрано: использованные полиэтиленовые пакеты из-под овощей, вокруг раковины разбросаны потемневшие картофельные очистки, оранжевые лохмотья моркови приклеились к стене. От прикрытой махровым полотенцем кастрюли поднимался густой, насыщенный чесноком и специями, аромат.
Девушка сняла с гвоздика фартук, закатила рукава рубашки.
Педантичность — не ее главная черта, но что-то было в окружающем небрежном беспорядке оскорбительное. Нарочито нервное, словно сделанное со зла.
Стеша прибиралась не для себя или Егора. Для Мити. Незачем ему это видеть.
Пока жарился картофель, перенесла ноутбук в кухню, устроилась за столом. Разложила лекции и методички для учителя по праву. Морщилась и вздыхала из-за неказистых и противоречивых формулировок. Бурчала под нос, зачитывая фрагменты текста. Делала пометки в блокноте, закладки-стикеры в тетрадях и учебниках.
Задумалась так, что не услышала, как открылась дверь, и на кухню прокрался Егор:
— А ты чего здесь? — прошептал над ухом, хватаясь за девичью талию. Стеша вздрогнула от неожиданности, выронила ручку. — Я тебя у Ираиды разыскивал.
— Картошку жарю, — улыбнулась с опаской: к продолжению вчерашнего разговора она оказалась не готова.
Прикрыла узкой ладошкой не к месту раскрасневшиеся щеки. Егор, в форме, высокий, подтянутый, широкоплечий заставлял неровно дышать, думать о руках и пахнущих морем волосах.
Егор, сделав вид, что не заметил смущение девушки, хмыкнул и любопытно заглянул в ее конспекты:
— Ух ты, про демократию своим головорезам рассказывать будешь? — придвинул к себе тетрадь, исписанную ровным круглым почерком. Брови поползли вверх: — «Худшая форма правления?»
Стеша отобрала тетрадь, пробормотала:
— Так Аристотель считал…
— Умный, значит, мужик был, — Егор застенчиво улыбался и изучающе разглядывал девушку. В глубине серых глаз, вооружившись биноклями и визирами, окопались чертики. Стеша сдунула с лица тонкую прядь, а вместе с ней — и неловкость.
— Ты против демократии?
Он смотрел с интересом, без прежней игривости, как-то мгновенно повзрослев.
— Я против вседозволенности, — сел напротив. — Дядька Кант, ты его наверняка знаешь, писал, что свобода одного заканчивается там, где начинается свобода другого…
— Категорический императив Канта, верно, — кивнул девушка. — И что?
— Вот-вот. Ключевая вещь, понятие которой начисто размывается постулатами демократии.
— Да, ну? — Стеша уперлась острыми локтями в столешницу, приняв вызов молодого всезнайки.
— Да-да, — на его губах играла провокационная улыбка, — Допустим, ты захотела принять душ. Это твое личное дело, верно? И твое личное пространство. — Стеша медленно кивнула, с трудом понимая, куда он клонит. — Но мне в этот самый момент приспичило побриться. В той же самой ванне, внутри твоего личного пространства, которое ты так заботливо для себя организовала, расставила баночки с шампунями, намылила вехотку. И тут я без стука. Я вправе вторгнуться в твое личное пространство? Даже если ты опрометчиво не заперла дверь? Демократия позволяет мне это сделать, ибо то, что прямо не запрещено — разрешено. Власть народа, все дела, а я вроде как народ и твои буржуйские замашки по одинокому принятию ванны терпеть не должен. Верно?
