Мы ждем, когда к нам выйдет охранник, чтобы сопровождать нас во время экскурсии по зданию, и Ниппер говорит, что подобное отношение к безопасности кажется ему преувеличенным.
– Это всего лишь телекоммуникационный хаб, – объясняет он. – Проходящие через него данные весьма прозрачны, в чем вы сможете убедиться сами. Это ведь не центр аварийного восстановления баз данных, которому действительно нужно быть сверхнадежным. Даже если этот хаб полностью выйдет из строя, это, конечно, окажет воздействие на Интернет, но вряд ли будут потеряны ваши электронные письма, просто ваш браузер зависнет на пару секунд, а затем все перенаправится.
Ядро DE-CIX, в свою очередь, разработано так, чтобы в случае необходимости автоматически переключаться на резервный центр на другом конце города в течение 10 миллисекунд. Легко пришло, легко ушло.
Когда наконец появляется женщина-охранник, нам приходится почти бежать, чтобы угнаться за ней. Мы пересекаем стоянку, Ниппер прикладывает свой магнитный ключ к электронному замку и впускает нас в пустынный холл дата-центра, а затем проводит нас во второй холл, который, кажется, весь состоит из белых стен и ламп дневного света. Здесь царит небольшая суматоха. Строительный рабочий в синем комбинезоне застрял внутри стеклянного цилиндра «западни», словно в пробирке. Сканер отпечатков не смог распознать его грязные пальцы и запер внутри под шуточки коллег, стоящих по эту сторону стекла. По сравнению с Equinix, здесь все кажется не таким «супер-кибер» и больше напоминает какую-то мрачную тевтонскую тюрьму. Когда настает наша очередь, охранница рявкает что-то в свою рацию, и обе створки «западни» раскрываются настежь. Громко гудит зуммер, и она поторапливает нас, чтобы мы проходили не задерживаясь.
Когда мы попадаем внутрь, оказывается, что клетки с оборудованием здесь – вовсе не клетки, а полностью закрытые стальные отсеки бежевого цвета. Под высоким открытым потолком пролегают знакомые нити желтых оптоволоконных кабелей. Каждое пространство помечено числовым кодом с запятой: никаких условных знаков или названий. В Европе питание и охлаждение обычно организуют под полом, тогда как в США – чаще под потолком. Когда мы только приехали в DE-CIX, охранники передали Нипперу ключ на зеленом резиновом браслете, как будто мы собирались спуститься в депозитарную ячейку в банке. Своими размерами и общим обликом это помещение напоминало туалет в аэропорту: все чистенькое и бежевое. Как и в Эшберне, рев машин здесь был оглушительным, и Нипперу приходится кричать, чтобы мы его услышали.
– Один из наших принципов – все должно быть сделано настолько просто, насколько это возможно, но не проще, – объясняет он, цитируя Эйнштейна.
Инженерная типология DE-CIX – собственная разработка компании. Соединения от каждой из более чем 400 сетей, обменивающихся здесь трафиком, объединяются вместе («мультиплексируются») в несколько оптоволоконных кабелей. Получающееся «устройство защиты волокон» работает как двусторонний клапан, направляя поток данных между двумя основными коммутаторами DE-CIX – активным и резервным (он находится на другом конце города). Задача ядра – направлять входящий трафик к правильному выходу, ведущему к месту назначения. Большая часть информации проходит через активный канал к основному ядру, но 5 % сигнала перенаправляется в сторону резервного ядра, которое всегда наготове.
– Все эти коробки постоянно общаются между собой, – продолжает Ниппер. – Если одна из них откажет, она тем самым сообщит всем остальным, что им необходимо переключиться, что они и сделают в течение 10 миллисекунд.
Ниппер тестирует систему четыре раза в год, переключаясь между двумя ядрами во время затишья – рано утром в среду. Несмотря на большое количество международных клиентов, трафик через DE-CIX идет волнами, которые растут в течение дня и достигают пика к середине вечера по немецкому времени, когда люди приезжают домой с работы и садятся смотреть видео онлайн или делать покупки в интернет-магазинах. Пока Ниппер рассказывает, женщина-охранник прилежно наблюдает за нами из конца прохода, словно работник службы безопасности супермаркета.
Ниппер оставил само ядро – словно драгоценности короны – на десерт. Он вставляет ключ на зеленом браслете в замок шкафа и открывает его, широко распахнув дверь. Я, затаив дыхание, вглядываюсь внутрь: какое-то черное устройство в коммуникационной стойке стандартного размера. Желтые оптоволоконные кабели торчат из него, словно макароны из машинки для изготовления пасты. Десятки деловито мигающих светодиодов. Печатная белая этикетка с надписью «Core1.de-cix.net». И табличка с надписью «MLX-32».
Как там спрашивала глупышка Джен из сериала «Компьютерщики»? «Это и есть Интернет? Весь Интернет?» Если говорить о машинах, то надо признать, что MLX-32 выглядела примерно так же, как и все другие машины Интернета. Я пытался подготовиться к этому – к возможной банальности, к самому обыкновенному на вид черному ящику. Это было похоже на поездку в Геттисберг
[29]: подумаешь, поле как поле. Объект, на который я смотрел, был реальным и вещественным, хотя в то же время и однозначно абстрактным; материальным, но неощутимым. Я еще в Остине узнал, что эта конкретная машина считается одной из наиболее важных для Интернета, что это сердце одной из крупнейших в мире точек обмена трафиком, но она играла эту свою роль настолько скромно… Я сам должен был наделить ее значением.
Я вспомнил сцену из странной, написанной от третьего лица автобиографии Генри Адамса
[30], в которой он рассказывает о Всемирной выставке 1900 года в Париже. Там он увидел волшебное изобретение – динамо-машину, электрический генератор. Для Адамса это было поистине захватывающее столкновение с новой технологией. На первый взгляд, «динамо-машина означала не более чем искусное устройство для передачи тепловой энергии, скрытой в нескольких тоннах жалкого угля, сваленного кучей в каком-нибудь тщательно спрятанном от глаз специальном помещении»
[31]. Но вместе с тем динамо-машина стала для Адамса «символом бесконечности». Стоя рядом с ней, он ощущал ее «источником той нравственной силы, каким для ранних христиан был крест». Далее он пишет:
Сама планета Земля с ее старозаветным неспешным – годичным или суточным – вращением казалась тут менее значительной, чем гигантское колесо, которое вращалось перед ним на расстоянии протянутой руки с головокружительной скоростью и мерным жужжанием, словно предостерегая своим баюкающим шепотом, неспособным разбудить и младенца, что ближе подходить опасно.
Однако больше всего Адамса поразила не таинственность и не мощность этой машины, а то, как ясно она свидетельствовала о «разрыве непрерывности». Динамо-машина не оставляла сомнения в том, что жизнь разорвалась на две эпохи: древнюю и современную. Она сделала мир новым.
