Но некоторые женщины чувствуют потребность еще больше настаивать: насилие – не выход. А ведь в тот день, когда мужчины начнут бояться, что их драгоценные хуи искромсают канцелярским ножом, они внезапно смогут лучше контролировать свои «мужские» импульсы и понимать слово «нет». Лучше бы я смогла в ту проклятую ночь выйти за пределы того, что внушили моему полу, и перерезала бы им всем глотки, одному за другим. Лучше так, чем быть той, кто не смеет защититься, потому что она женщина, потому что насилие – это не ее территория и потому что физическая неприкосновенность мужчины важнее, чем женщины.
В ту ночь, когда меня изнасиловали, в кармане моей красно-белой бейсбольной куртки лежал складной ножик со стопором, с черной блестящей рукоятью, с безупречной механикой, с тонким, но длинным лезвием, заточенным, начищенным до блеска. Ножик, который я в те смутные времена довольно легко выхватывала из кармана. Я успела к нему привязаться, на свой лад научилась им пользоваться. Той ночью он остался лежать у меня в кармане, а я думала одно: только бы они его не нашли, только бы им не пришло в голову с ним поиграть. Даже мысли не мелькнуло самой им воспользоваться. С того самого момента, как я поняла, что с нами происходит, я была уверена, что они сильнее. Такова сила внушения. Не сомневаюсь, если бы они пытались у нас украсть куртки, я бы отреагировала совсем иначе. Не то чтобы я была особенно смелой – скорее просто охотно делала неразумные вещи. Но в тот момент я вдруг почувствовала себя женщиной, до отвращения женщиной, как никогда до и никогда после. Необходимость защитить собственную шкуру не давала мне права ранить мужчину. Думаю, я бы отреагировала так же, даже если бы насильник был один. Это идея изнасилования делала из меня женщину, существо, уязвимое по своей сути. Девочек с детства приучают никогда не причинять вреда мужчинам, а женщин призывают к порядку каждый раз, когда они преступают это правило. Никому не хочется знать предел собственной трусости. Никому не хочется прочувствовать его своим нутром. Нет, меня бесит не то, что я не посмела убить хоть одного из них. Меня бесит общество, которое не научило меня, как ударить ножом ублюдка, который силой раздвигает мне ноги, зато внушило, что это преступление, от которого я не должна оправиться. А больше всего меня бесит то, что, оказавшись перед тремя мужиками с ружьем, в темном лесу, откуда не убежишь, я до сих пор чувствую себя виноватой, что мне не хватило смелости попытаться защитить нас моим перочинным ножичком.
В конце один из них все-таки находит мой ножик, показывает его остальным, искренне удивленный, что я его не достала. «Значит, ей нравилось». Мужчины совершенно искренне понятия не имеют, насколько непреодолим механизм кастрации женщин, как тщательно он организован, чтобы гарантировать им абсолютный триумф и свести на нет все риски, когда они на нас нападают. Они наивно полагают, что их преимущество – в превосходящей силе. Им не западло выходить с ружьем против перочинного ножика. Они считают, самодовольные придурки, что это равный бой. Вот почему их душа остается спокойной.
Удивительно, что в 2006 году, когда компьютер, телефон, фотоаппарат, ежедневник и аудиоплеер помещаются в один карман, не придумано ничего, что можно было бы вставлять в пизду, когда идешь на улицу, чтобы превратить в фарш хуй первого же идиота, который попытается его туда засунуть. По всей видимости, доступ к женским половым органам нельзя закрывать. Женщина – это то, что должно быть открыто и боязливо. А без этого как определить мужественность?
Единственная допустимая позиция после изнасилования – обернуть насилие против себя. Например, набрать двадцать килограммов. Уйти с рынка сексуальности, потому что ты теперь порченая, самой вычесть себя из сексуального желания. Во Франции не убивают изнасилованных женщин, но от них ожидают, что им достанет такта признать себя испорченным, запачканным товаром. Обезображенные и шлюхи не годятся в невесты.
Ведь изнасилование производит идеальных шлюх. Единожды взломанные, они сохраняют порой едва заметный отпечаток, который нравится мужчинам, нечто отчаянное и соблазнительное. Изнасилование часто действует как инициация, оно режет по живому и создает распахнутую женщину, которой никогда уже до конца не закрыться. Я уверена, что есть что-то вроде запаха, самцы его чуют и возбуждаются от него еще больше.
Изнасилование упорно пытаются представить как нечто необычайное, маргинальное, находящееся вне сексуальности, предотвратимое. Будто оно касается малой доли людей, насильников и жертв, будто оно – исключительное событие, которое ничего не говорит об остальных. На самом деле оно находится, наоборот, в центре, в самом сердце, в основе нашей сексуальности. Это центральный ритуал жертвоприношения, повсеместно присутствующий в искусстве, с древнейших времен изображаемый в литературе, скульптуре, живописи, – константа на протяжении веков. Изображения мужчин, насилующих женщин, можно увидеть и в парижских парках, и в музеях. В «Метаморфозах» Овидия боги только и думают, как поймать несогласную девушку и силой заполучить то, чего они хотят. Богам это раз плюнуть. А если этим несчастным случится забеременеть, их ждет месть благоверных богинь. Азы положения женщин. Мы всегда виноваты в том, что другие с нами сделали. На нас возлагают ответственность за желание, которое мы вызываем. Изнасилование – это четкая политическая программа, основа капитализма, прямая и простейшая модель применения власти. Изнасилование назначает сильнейшего и организует правила игры так, чтобы он мог использовать свою власть без ограничений. Воровать, отбирать, вымогать, безоговорочно навязывать свою волю, упиваться своей жестокостью, когда противоположная сторона лишена возможности оказывать сопротивление. Наслаждение от уничтожения другой, ее слова, ее воли, ее неприкосновенности. Изнасилование – это гражданская война, политическое устройство, в котором один пол заявляет другому: я беру себе все права на тебя, я заставляю тебя чувствовать себя неполноценной, виновной, униженной.
Изнасилование принадлежит только мужчинам. Не война, не охота, не грубое желание, не насилие вообще и не варварство, а именно изнасилование – то, чем женщины до сих пор не смогли овладеть. Загадка мужественности должна строиться на идее якобы природной опасности, преступности, неуправляемости. Именно поэтому ее нужно жестко контролировать законом, обуздывать коллективным надзором. Под личиной контроля за женской сексуальностью скрывается основная политическая задача – формировать мужской характер как нечто асоциальное, импульсивное, жестокое. И изнасилование служит прежде всего для того, чтобы сообщать: желание мужчины сильнее его самого, он над собой не властен. Еще часто говорят: «Благодаря шлюхам, у нас меньше изнасилований», – как будто мужчины не могут сдерживаться и периодически им нужно где-то получать разрядку. Это сконструированное политическое убеждение, а не естественный – импульсивный – факт, в который нас хотят заставить поверить. Если бы тестостерон делал из них животных с неукротимыми порывами, то они убивали бы так же легко, как насилуют. Но это далеко не так. Разговоры о мужественности пронизаны мракобесием. Изнасилование – осуждаемое действие, о котором запрещается говорить, – несет в себе целую систему фундаментальных представлений о мужественности.
