– То есть говорили милые глупости, – поправила ее я.
– Конечно, это было бы гораздо романтичнее, но они оба были такими законченными идиотами, что действительно несли полную околесицу. Какое-то время я наблюдала за дикими утками и рассеянно сбивала зонтиком цветки маргариток, как вдруг с юга ко мне подошел какой-то преподаватель в мантии.
– Мисс Фэншоу? – обратился он ко мне.
В ответ я наградила его своим самым недоуменным взглядом.
– Прошу прощения, – продолжил он. – Я знаю вашего брата. Генри.
– Гарри, – автоматически поправила его я. Мы всегда так называли его дома. Генри Альфред Персиваль Фэншоу звучало слишком неуклюже. Хотя Эмили Шарлотта Ариадна ничуть не лучше, а?.. Так о чем это я? Ах да, об этом таинственном незнакомце. Какое-то время он распространялся о том, каким отличным парнем является Гарри и как много он слышал о моей помолвке с Родди. Я уже испугалась, что навечно обречена выслушивать эту светскую чепуху о наследниках семьи Фэншоу, но постепенно он перешел к более серьезным вопросам. Он все еще колебался и вел себя немного неуклюже, но мне показалось, что вся его неловкость – это только часть маскарада, вместе с его мантией. За дымчатыми очками скрывался вполне себе проницательный старик.
Он стал расспрашивать меня о моей учебе и о планах на будущее, а потом перешел к совершенно невероятному предложению. Спросил, не соглашусь ли я поработать на правительство Ее Величества: «Но только не в обычном понимании этого слова… Мы не можем брать женщин на госслужбу. Это не совсем прилично. Но мы… ну… нам нужны молодые мужчины и женщины вашего уровня… чтобы… чтобы выполнять некоторые наши деликатные поручения. Так, знаете ли, немного крутиться то тут, то там… Ничего, как вы понимаете, опасного… но, знаете ли… если вы выйдете за молодого Хардкасла… В общем, я знаю, что на него смотрят как на восходящую звезду Форин Офис, и… в общем… вы займете такое место, где вам придется… придется получать некую информацию, как от друзей Ее Величества, так и от ее, естественно, врагов».
– То есть шпионить, что ли? – уточнил Скинз.
– Вот именно, – согласилась леди Хардкасл. – В тот раз я ни на что не согласилась, но к тому времени, когда мы с Родди поженились, уже приняла решение. Если я собираюсь сделать карьеру в качестве жены дипломата, то вполне могу использовать свое положение для чего-то полезного. Мы с Родди стали отличной парой. Знали всех нужных людей. И находились вне подозрений. Кому вообще могло прийти в голову, что Хардкаслы замышляют что-то недоброе? То есть Родди был абсолютно вне подозрений – это ваша покорная слуга совала свой нос повсюду. Заставляла «великих» и «безукоризненных» идти на небольшие нарушения, подслушивала разговоры, а иногда слегка нарушала границы частной собственности. Мне это нравилось. В определенных кругах у нас сложилась серьезная репутация.
– Нарушала границы частной собственности? – переспросил Барти.
– Совсем чуть-чуть. И только изредка. К замкам можно подобрать ключи, окна можно слегка отжать… С сейфами мне никогда не везло, но я знала нужного человека. И вот таким образом мы превратились в любимцев дипломатического корпуса, и нас стали направлять во всякие экзотические места. В различные столицы Европы, Соединенные Штаты, Индию… что там еще приходит вам в голову? Родди получил свое рыцарство, и наша жизнь была просто великолепна. Я вовсе не шучу. На какое-то время мы вернулись в Лондон, и вот тогда я наняла молодую Армстронг. Ну а теперь, дорогая, я предоставляю слово тебе.
Я положила себе кусочек чеддера и немного айвового сыра
[45].
– Кто-нибудь знает, почему это называют айвовым сыром? – поинтересовалась я. – На сыр это мало похоже.
– Если тебе будет от этого легче, то в Испании это называют «мембрилло»
[46], – сказала хозяйка.
– Ничуть не легче, – ответила я.
– Изначально мармелад делали из айвы. Мне кажется, это португальское слово. Marmelada или что-то в этом роде. А айва у них – marmelo.
– Потрясающе, – заметила я, – но это ничего не объясняет. О «сыре» речи пока нет.
– Ну а «лимонный крем»
[47]? К свернувшемуся молоку он имеет мало отношения. Может быть, мы просто любим называть фруктовые вещи всякими «сырно-творожными»
[48] названиями.
– Ладно, этого достаточно, – сказала я и какое-то время молча жевала свой сыр с крекером. – Возвращаемся к нашей истории. Хардкаслы живут в Лондоне, я неуклюже пытаюсь превратиться в личную горничную леди, но, в общем и целом, все идет нормально.
– Я никак не могу забыть, что вам было только семнадцать, – перебил меня Скинз. – Всем личным горничным, которых я знал, было никак не менее тридцати.
– Всем, каких ты знал? – повторил Барти. – А что, их было так много?
– Достаточно. Были когда-то и мы рысаками…
– Меня это удивляет не меньше вашего, – продолжила я. – Но у меня была масса времени, чтобы постепенно освоить все – у леди Хардкасл имелась привычка внезапно надолго исчезать, и я оказывалась предоставлена самой себе. Я научилась шить и штопать, выводить непонятно как появляющиеся пятна на шелке и кружевах – то есть всему тому, что необходимо настоящей горничной леди. Чаще всего я сталкивалась с пятнами крови, грязи и дегтя, и это вызывало бы у меня гораздо меньше вопросов, если б я заранее знала, что на уме у моей хозяйки перед ее исчезновениями, но я слишком старалась, следуя терпеливым указаниям мистера Оттертуайта, вывести их, так что задумываться о причинах их возникновения у меня не было времени.
– А ведь я несколько раз уже была готова рассказать тебе все, – заметила леди Хардкасл. – Я разрывалась между необходимостью хранить государственные секреты и желанием рассказать, откуда у меня на манжете жакета чужая кровь или грязь на юбке. Я ведь вполне могла сказать, что наткнулась в темном переулке на своего осведомителя с ножом в животе и мне пришлось убегать от тех, кто сделал это с ним, чтобы они не сделали того же со мной. Но мне почему-то казалось, что это не та вещь, которую стоит говорить валлийской девочке, знающей жизнь только по книгам, которую я взяла к себе в дом в качестве своей горничной.
– А я, со своей стороны, ни о чем не подозревала. И если б не видела, как они обожают друг друга, то подумала бы, что частые отлучки миледи означают, что у нее есть любовник, хотя это и не объясняло повреждений на ее одежде. То есть в этом случае это должна была быть какая-то африканская страсть. Так что я продолжала делать свою работу, а миледи, хоть мне и не хочется говорить этого в ее присутствии, была образцовой хозяйкой. Мы прекрасно ладили, и первый год моей работы был невероятно приятным. Однако вскоре я заметила, что сэру Родерику явно не сидится на месте. Несколько месяцев он вел переговоры о новой командировке и летом восемьдесят пятого года получил, наконец, то, что хотел. Его направили в Шанхай.
