– Эта тетка, которая Дженкинс, не сможет заблокировать свою карту до десяти утра, самое раннее, – продолжала Пламтри. – Да черт возьми, судя по тому, как она хлебала «Маргариты», она до полудня не проснется. – Фамилию «Дженкинс», как выяснилось, носила та женщина, у которой Пламтри украла сумочку в баре «Маунт-Сабу». Немного побродив в районе Белмонт-Шор в поисках старой машины, Пламтри отыскала-таки и легко завела, соединив провода замка зажигания, «Форд Торино» шестьдесят девятого года, а потом в круглосуточном магазине «Ральф» купила по карточке этой самой Дженкинс блок сигарет, дюжину банок консервированного супа, открывалку, охапку пакетиков копченых колбасок «Слим Джим», две упаковки «Курз» по двенадцать банок, два флакона листерина и три бутылки водки «Попов» по 0,75. Одну бутылку «Попова» Пламтри сразу же открыла и теперь держала зажатой между ног, изредка, при перестраивании из ряда в ряд, задевая горлышком о «баранку».
Один из маневров она проделала настолько резко, что Кокрена бросило на дверь и он выронил сигарету; при этом Пламтри вспомнила о том, что нужно включить поворотник, только после того как встроилась в левый ряд, вызвав целый хор возмущенных гудков. Бутылка с водкой выбивала дробь о руль, как тыква в руках ударника из группы марьячи.
– Хочешь, я поведу?… – спросил Кокрен, наклонившись, чтобы поднять сигарету с пола.
– Ты пьян, – заявила Пламтри. – И не смей намекать, что я пью. Алкоголь только помогает мне вести машину, обостряет внимание. Нам, в этом тумане, необходим внимательный водитель.
Кокрен откинулся на спинку пассажирского сиденья. Оставалось надеяться, что она не слишком хвастается. Его-то самого, конечно, нельзя было назвать трезвым… По крайней мере, они оба пристегнулись. И ему совершенно не хотелось останавливаться и выходить из машины – в ней была исправная печка, которую Пламтри не забыла сразу же включить на полную мощность.
За ее силуэтом он смутно видел светившуюся серым полоску прибоя, бесшумно вздымавшегося и опадавшего на Стейт-Бич под звездами, которые в тумане были окружены такими же яркими ореолами, как на «Звездной ночи» Ван Гога.
– Интересно, компашка мертвого короля хоть сдвинулась с места? – произнес он.
– И вся королевская конница, и вся королевская рать… – понизив голос, пропела Пламтри.
«Не могут мертвого Скотта Крейна собрать», – мысленно закончил Кокрен.
– Я думаю… – начала Пламтри и быстро продолжила после короткой паузы: – …машина идет хорошо, гладко. Надо бы проверить компрессию (как-никак, восемь часов ехать), но я не слышу, чтоб клапана стучали.
Кокрен наклонился, запустил руку в сумку, стоявшую у него между ног, разорвал картонку и вынул банку с пивом.
– И что ты думаешь? – непринужденным тоном спросил он, открыв со щелчком банку и сделав ленивый глоток.
– Да, смело можно начинать, – сказала, кивнув, Пламтри, – чего им там греться прямо под обогревателем. – Она взяла бутылку с водкой и сделала хороший глоток из горлышка. – Я думаю, что это я превратила бабочек в ос.
Мимо потянулись огни Вентуры и съезды в город, но Кокрен так и не видел вывески «Мобил». «Ладно, – думал он, – уже недалеко и Санта-Барбара, а у нас, – он скосил глаза на приборную доску, – еще почти четверть бака».
– Правда? – негромко, но без тени скептицизма спросил он. – Да так круто, что они даже жалить могли?
– Ну, не знаю, могли ли они жалить. И вообще, не я это сделала, а, наверно, Валори. Но мне кажется, дело в том, что усатый Мавранос спросил об отметине на твоей руке, а мне… нам не захотелось, чтобы он узнал, что это такое. Это родимое пятно?
– Я… рассказывал Дженис об этом, – хрипло прошептал Кокрен, хлебнув еще пива.
– Мы с ней мало общаемся.
Кокрен вздохнул.
– В 1961 году, когда мне было семь лет, я увидел на старой лозе зинфанделя, которую подстригали на зиму, крохотное стариковское лицо с бакенбардами и, не раздумывая, подставил руку под секатор, чтобы эту голову не отрезали. – Ровный свет приборной панели приятно контрастировал с ночью, и туманом, и несущимися под колеса линиями дорожной разметки, и Кокрен отхлебнул еще холодного пива, с удовольствием отметив, что у него под ногами остается еще двадцать три полные банки. Он затянулся – огонек сигареты ярко вспыхнул – и выпустил струю дыма в лобовое стекло.
– Вообще-то, – медленно сказал он, немного помолчал и продолжил: – Я думаю, что там, у меня под кожей, старая ржавчина или порошок коры. Вроде порохового ожога. Как бы там ни было, это не родимое пятно.
Пламтри кивнула, еще пару раз глотнула водки из горлышка и спросила:
– Ну а что тогда?
Услышав этот вопрос, Кокрен коротко и как-то неловко хохотнул. Он растерялся, осознав, что почти готов раскрыть Пламтри – этой Пламтри – тайну, которую хранил тридцать три года, и вдобавок поняв, что в этой теплой, как гнездо, уединенности неприметной машины, летящей посреди темного нигде, ему хочется это сделать, и поэтому он протолкнул в горло нерасчетливо большой глоток пива и, когда в голове зашумело, поспешил переступить порог.
Он торопливо заговорил:
– Откровенно говоря (по крайней мере, как я все это запомнил; не исключено, что я путаю это с более поздними снами), секатор разрезал мне кисть насквозь, чуть ли не отрубил ее. Я не вру – все было залито кровью, и у виноградаря, подрезавшего лозы, похоже, случился самый настоящий шок, он выглядел, как… словно его лицо вырезано из кости, а вместо рта – громадная дыра от пули. – Он запрокинул голову и допил пиво из банки тремя большими глотками. – Потом, не больше чем через секунду, раздался мощный грохот, как будто танк «Шерман» свалился этак с тридцати тысяч футов на купол Астродома, и когда я, еще через секунду-другую, снова смог соображать, моя рука оказалась невредимой, ни царапинки и ни капли крови… Даже этой отметины еще не было, она появилась ровно через год: я проснулся утром и увидел ее, а старая лоза стояла в полном цвету, совершенно немыслимом в это время весеннем цвету. – Он снова резко наклонился, чтобы поставить пустую банку на коврик на полу и достать из коробки полную.
– А вот и «Мобил», – радостно воскликнул он, как только выпрямился и посмотрел в окно. – Вроде бы следующий съезд, – добавил он, кивнув собственным словам и прищурившись, как штурман. Потом открыл банку, но пить сразу не стал. – И она, – продолжил он, понизив голос и покачивая головой, – была вся усыпана спелыми гроздьями, и не только… еще и гранатами, и инжиром, и еще даже не знаю, какими плодами. И все это глубокой зимой. – Он хорошенько вдохнул, медленно выдохнул и взглянул на Пламтри с кривой улыбкой. – Давай-ка лучше заливать бензин, и расплачиваться буду я: от меня не так разит.
– Это Санта-Барбара, – сказала Пламтри, включив поворотник и перекинув ногу с педали газа на тормоз. – Потом, в Гавиоте, нужно будет повернуть от океана. Туман там станет еще гуще. И от пива вонь вдвое сильнее, чем от водки. От тебя, наверно, смердит, как от половой тряпки из бара. А что случилось с тем рабочим, который разрезал тебе руку?
