Тут Арки Мавранос и Диана опрометью выбежали из дома и помчались, спотыкаясь, по дергающимся ступенькам вниз, куда только что ушел Скотт… и оказались на лужайке, когда землетрясение уже закончилось и лишь клубы пыли, поднимавшиеся от обрыва как дым, говорили о том, что оно случилось, и там они нашли простертое на траве тело Скотта с пробитым гарпуном горлом.
Они то на руках, то волоком протащили тело через лужайку до лестницы, а там к ним на помощь пришла Нарди, и, по всей вероятности, кровь обильно лилась из разрезанного горла Скотта, как святая вода с кропила католического священника…
…И всюду, где капли крови падали в траву, стремительно, вспучивая землю и разбрасывая по сторонам комья глины, взвивались цветы и виноградные лозы, как будто случился невиданный прежде растительный афтершок, в результате которого Арки и Диане пришлось пробираться вдоль густеющих на глазах зарослей пышного винограда, плюща и граната. Часом позже Нарди увидела кучку полицейских в форме, конвоировавших по краю покрытой свежей травой лужайки молодую белокурую женщину, но они удалились, даже не позвонив в звонок у ворот.
Мавранос положил тело Крейна в корму (трагически, преждевременно!) сделавшегося красным грузовика, намереваясь ехать с Дианой на север, чтобы отыскать там другого человека с незаживающей раной в боку, человека, которого они опознают и благословят как следующего короля-рыбака.
Нарди вручила Мавраносу маленькую, размером с бейсбольный мячик, статуэтку Тан Тая, вьетнамского бога благополучия, чтобы он пристроил ее на «торпеду», и лишь когда машина, тарахтя мотором и поскрипывая, покатила по Нептун-авеню, она вспомнила, что сводный брат подарил ей точно такую же; это случилось в те благословенные времена, когда они жили нормальной семьей, до того, как он вознамерился завладеть троном короля-рыбака и решил сломить ее дух. Арки Мавраносу пришлось убить его на плотине Гувера в ту кошмарную Святую неделю 1990 года; теперь Нарди надеялась, что ее дар не оказался невольным выражением какой-то давней неосознанной обиды. Она никогда… не ставила смерть своего единственного кровного родственника в вину несчастному верному Арки.
Все магические новые растения засохли и полегли в течение следующей недели, как и прочая растительность во всем просторном поместье, и теперь по земле носило сухую листву, а вместе с ней, если присмотреться, можно было разглядеть почти невесомые трупики пчел и безжизненные ниточки высохших дождевых червей, которые тем утром миллионами выбрались на поверхность земли и не вернулись обратно; Нарди оставалось лишь надеяться, что новый добрый король каким-то образом сумеет воцариться до праздника Тет в конце месяца.
Крейн держал около дома розарий, и, когда на прошлой неделе все красные лепестки облетели на кирпичную дорожку, Нарди вспомнила конфетти из петард, которыми неизменно были густо усыпаны тротуары Сайгона на Тет Нгуен Дан – праздник первого дня вьетнамского Нового года. Она поместила фотографию Скотта Крейна на свой алтарь Тет и теперь шепотом молилась Богу Кухни, смиренно просила его о ниспослании хоть какого-то процветания и здоровья ее друзьям в этот ужасный новый год.
В просвете между бурыми виноградными лозами она видела лишь треугольный фрагмент серого моря вдалеке, но сейчас до нее донесся звук тяжелых шаркающих шагов по бетонной лестнице, ведущей по крутому склону от пляжа к наклонной лужайке… Нарди уставилась на верхнюю площадку, выложенную каменной плиткой, но посетителями, вероятно, были всего лишь танцоры, одна из групп молодых людей, обмазывающих себя белой глиной, которые толпами собирались на берегу и торжественно прыгали через скакалку с болтающимися на веревке прядями сухих водорослей по увядшей траве газона возле подножья лестницы, хотя обычно молчаливые белые фигуры устраивали эти бдения под негромкий барабанный бой в конце дня, когда красное солнце скрывалось за далеким западным горизонтом.
Сзади до нее то и дело доносились звуки моторов автомобилей, на которых безумная местная молодежь носилась по улицам, и сейчас она услышала, как завизжали тормоза по меньшей мере одной машины и раздалась – поп-поп-поп – автоматная очередь. Последние полторы недели она ощущала в этой какофонии своего рода бдительную защиту, имеющую, впрочем, оттенок нетерпения. Нарди рассеянно пощупала угловатый предмет в кармане свитера – автоматический пистолетик «Беретта» 25-го калибра, весивший всего десять унций.
С моря веял холодный бриз, заставлявший шелестеть сухие листья на ветвях персикового дерева, и Нарди уловила знакомые звуки дикой музыки, доносившиеся с пляжа. Арки несколько раз звонил в поместье «Лейкадия» из телефонов-автоматов и однажды сухо рассмеялся, когда она описала ему эту музыку, и сказал, что непрерывно повторяющаяся песня называется «Свечи на ветру» и поет ее некая Мелани. Видимо, посторонние люди, оказывавшиеся возле места пребывания убитого короля, непроизвольно заводили ту же песню, что и другие, собиравшиеся возле разрушенного королевского замка. Нарди поневоле задумалась, намазаны ли те, кто находился сейчас поблизости от убитого короля, белой глиной, как эти плясуны.
Определенно, на лужайке находился не один человек – Нарди слышала возбужденные голоса.
Плясуны в белой глине никогда не нарушали молчания.
Нарди стремительно соскользнула с дерева и почти бесшумно – лишь раз под ее теннисными туфлями что-то хрустнуло в сухой траве – подкралась к верхней площадке и заглянула вниз.
На наклонной лужайке, перед новыми, но уже сухими зарослями винограда, на фоне бескрайнего серого моря вырисовывались четыре фигуры. Три из них стояли вплотную, обнимая друг друга, хотя издалека казалось, что соединяют их не дружеские объятия, а скорее наручники; рядом с ними, чуть поодаль, стоял четвертый – явно очень пожилой – человек, у которого была лишь одна рука.
Средняя фигура из трех, с аккуратно причесанными седыми волосами, потянулась к засохшему гранатовому деревцу, и когда ее темноволосые спутники дружно повернули в сторону Нарди головы и совершенно одинаковым и одновременным неуклюжим движением схватились за свои штаны на ходу, Нарди поежилась и оскалила зубы, осознав, что реальным человеком из троих был только средний, а двое по бокам от него представляли собой что-то вроде переносных манекенов.
Однорукий, как будто проследив за взглядами двух кукольных голов, посмотрел вверх, на Нарди.
– Док, выше головы, все три, – сказал старик, повысив голос, так что Нарди отчетливо слышала его. – Эта доморощенная Персефона не желает, чтобы вы забавлялись с ее стручками.
Нарди с запозданием обнаружила, что уже вынула из кармана свой пистолетик, и теперь подняла его и направила вниз, в сторону двоих живых и двух кукол, но не просунула палец в спусковую скобу.
Однорукий вскинул обрубок руки, как будто хотел прикрыть лицо растопыренными пальцами отсутствующей ладони, а трио переместилось так, что один из темноволосых манекенов загораживал от нее седого, стоявшего посередине; тот протянул заметно дрожавшую руку и сорвал с мертвого деревца засохший гранат.
А потом все четыре фигуры повернулись и, громко хрустя опавшими листьями, заторопились к лестнице, ведущей на пляж; манекены синхронно размахивали руками. «Точь-в-точь как певцы из „Глэдис Найт и Пипс“», – легкомысленно подумала Нарди.
