– Это… – Анжелика с напускным равнодушием посмотрела на угловатый грузовичок, кативший перед ними. Даже сквозь дождь и тусклый полумрак нельзя было не разглядеть, что машина обрела выгоревший темно-синий цвет. – Это… та же самая машина, мы не сводили с нее глаз. – Она села на место между Питом и Кокреном и сразу показалась очень маленькой и юной рядом с мокрым металлом ружья, которое держала в руках. – Это значит, что местная Святая неделя закончилась – и никто не восстал из мертвых. Да, сегодня мы напортачили.
Пламтри на заднем сиденье негромко взвыла, и Кокрен подумал было, что в девушке все еще пребывает личность ее матери, но тут она принялась декламировать в характерной манере Валори:
– А чем бы ты хотела меня видеть, коли не женщиной? Под стеной валящейся стоять было бы дуростью, а не отвагой. Скажите принцу, что мячи насмешкой он в ядра пушечные превратил.
В первый миг никто не нашелся, что сказать, но потом Пит нарушил молчание:
– Похоже, что Кути был прав. Восприемник, по-видимому, должен быть того же пола.
Кокрен то и дело перебрасывал правую ногу с тормоза на акселератор и обратно, и мотор взревывал и стихал, взревывал и стихал, когда вилял с одной полосы на другую, чтобы не терять из виду несущийся на восток грузовичок, и слово «пола» так и повисло в спертом воздухе салона.
Глава 20
Ночь проходила. Он стоял на мосту, прислушиваясь к воде, плескавшей о берега, в том месте парижского острова, где дома так живописно группируются вокруг собора, обдаваемые лунным сиянием. Под утро луна побледнела и глянула на него с небес помертвевшим лицом. И ночь, и звезды побледнели, все замерло, как будто все мироздание было отдано во власть смерти.
Чарльз Диккенс. «Повесть о двух городах»
Хоть Кути и не мог разглядеть в затененном переулке женщину в белом дождевике с капюшоном, он чувствовал, что она нашла другую горловину этого бесконечного открытого сверху прохода и, терпеливая, как тень, пробирается теперь к нему по скользкой от дождя брусчатке.
Даже не будь здесь наваленных вдоль старинных кирпичных стен деревянных ящиков с кочанами капусты и пышным зеленым луком, переулок все равно был слишком узок для того, чтобы по нему мог проехать автомобиль, а нависающие зубчатые крыши, похожие на пагоды, возносились на четыре-пять этажей над головой; и Кути был уверен, что даже в ясные дни солнечный свет никогда не достает до этих мокрых камней, которые, вероятно, не просыхали от дождевой воды, овощной жижи, плевков и немыслимых напитков с тех пор, как проезд замостили. «А произошло это, – легкомысленно думал Кути, – пожалуй, еще до землетрясения 1906 года. Если это землетрясение вообще здесь случилось», – закончил он свою мысль.
Кути присел в глубокой тени под железной лестницей и отключился от всего окружающего, глубоко дыша и прислушиваясь к биению собственного сердца, которое на протяжении нескольких минут то колотилось страшными быстрыми очередями, то делало еще более страшные трехсекундные остановки. Как в телевизоре с плохой антенной, где каждый предмет, на который он смотрел, казался раздвоенным и частично перекрывающимся с одной стороны, он подозревал, что двойники с радужными краями не совсем идентичны реальным объектам; и холодный маслянистый воздух, казалось, сотрясался от продолжительных диалогов, которые он не мог расслышать, как и те слабые голоса, что можно уловить на включенном стереомагнитофоне в кратких перерывах между треками.
Он отнюдь не был уверен, что находится в реальном сан-францисском Чайна-тауне.
Китаянку в белом дождевике с капюшоном он впервые заметил, когда, скрываясь от моросящего дождика под навесом в переулке, носившем громкое имя улицы Игроков, нырнул в магазин сувениров, чтобы спрятаться от нее, там пробрался между грудами кастрюлек, колпаков волшебников и пластмассовых чесалок для спины, вышел через заднюю дверь, снова оказался под дождем и пустился со всех ног через узкую, освещенную неоновым светом улицу, сквозь замерший поток машин, в темную щель этого переулка, потому что, когда на улице Игроков встретился взглядом с этой женщиной, она на один неверный миг вроде бы превратилась в тот округлый черный силуэт, который появился на экране телевизора в мотеле, сразу после того, как Арки налил туда пива, и Кути предположил, что эта женщина, кем бы она ни была, облачилась в психический покров, сделавший ее совершенно неотличимой от одного из козырных архетипов.
Он поспешил по этому переулку – пробегая рысцой мимо неописуемых прилавков под открытым небом с жаренными целиком утками, под декоративными балконами, и не поддающимися расшифровке вывесками, и натянутыми веревками, плотно увешанными кальмарами, с которых капала вода, и присматривавших за ними древних старух, курящих глиняные трубки в открытых дверях, – и резко остановился, поскользнувшись на мокрой брусчатке, когда ему, наконец, пришло в голову, что ни один настоящий переулок в Сан-Франциско не может тянуться так далеко без единого перекрестка.
Он со вчерашнего дня ничего не ел, кроме пары кусочков пиццы, которую заказали в номер под вечер, а фланелевую рубашку, которая успела промокнуть, носил уже целые сутки. Он устал, кружилась голова, но при этом ему вовсе не хотелось спать, а болевые вспышки в сознании давали понять, что нынче утром произошло что-то ужасное. «Вместе с дождем с неба обрушивались не только промышленные выбросы, но и мертвые воробьи; а жареных уток и сырых кальмаров, – думал он, – выставили сюда намеренно, с какой-то весьма дурной мистической целью».
А в следующий миг он подскочил от неожиданности.
– Ты поймал меня, – произнес высокий мелодичный голос прямо у него над ухом.
Он посмотрел налево, и, конечно же, она стояла там и, улыбаясь, смотрела на него, скорчившегося под лестницей.
Но испугался он за мгновение до того, как она заговорила. Он снова жил по времени бара – переживал событие за миг до того, как оно свершится. Это означало, что она или кто-то еще обращал на него внимание магического рода – но об этом он начал смутно догадываться еще раньше.
Ее лицо под белым пластиковым капюшоном оказалось моложе, чем он думал, и чуть заметный ореол, который он разглядел с одной стороны от нее, переливался теперь всеми цветами радуги и определенно повторял ее настоящие очертания.
Он заметил также, что она стоит на мокрых камнях босиком и что длинные черные волосы, ниспадавшие ей на грудь между отворотами плаща, липли, казалось, не к одежде, а, скорее, к голой коже.
Он подался вперед, вылез под разошедшийся утино-кальмаровый, как он теперь называл его, дождь и открыл было рот, чтобы что-то сказать, но она опередила его.
– Что ты ищешь? – спросила она.
Кути задумался, прежде чем ответить.
– Наверное, крышу над головой, – сказал он. – Еду, отдых. – Он обвел испуганным взглядом улочку, стиснул кулаки, ощутив очередной всплеск стремительного сердцебиения, и добавил чуть слышно: – Настоящую улицу.
– В таком случае иди вон туда, – сказала она, вынула из кармана сложенный листок белой бумаги и протянула ему. Ее пальцы были холодны, как дождь.
