– Ладно, – ответил он, как будто уступая. – Прости. Не стану.
Он налил в чашку холодной воды из-под крана и вернулся к столу.
– Сядь, пожалуйста, – сказал он ей и, поставив чашку с водопроводной водой на стол, принялся помешивать в ней указательным пальцем правой руки. Дождался, пока она снова заняла свое место, и спросил: – Что случилось в Новый год?… – Он коснулся лба влажным кончиком пальца. Потом вынул кассету автоответчика из кармана рубашки.
– Утром, на рассвете… – сказал голос Нины губами Пламтри. – Сегодня утром, когда ты позвал меня на прыгающую кровать, я подумала, что это снова может быть он. Я проснулась на рассвете в Новый год и поняла, что он зовет меня из-за пределов дома. Мой… Я была замужем за ним через тебя. И в то утро, когда земля сдвинулась и деревья повалились, он освободился. Я завернулась в простыню, перевязала волосы плющом и выбежала встретить его на дорожке, выходящей к шоссе. Ведь я… так и поступила?… Было громко и больно… Но я знала, что именно так он и придет. – Она уставилась в чистую воду в чашке и глубоко вздохнула.
Кокрен почувствовал себя опустошенным.
– Как тебя зовут? – спросил он, стараясь выдерживать голос бесстрастным, как гудок в телефонной трубке.
И принялся медленно водить рекламной бутылочкой-магнитом над кассетой.
– Нина Жестен Леон. Ариахна. – Голубые глаза Пламтри встретились с его глазами. – Костыль, ты двоишься у меня в глазах. Теперь мне кажется, что я умерла в то утро. Это так?
– Да, Нина, – хрипло проговорил он, стараясь скрыть режущую горечь в горле. – Ты умерла в то утро. Я отвез твой прах в Нижний Медок, в Керак, и говорил с твоими родителями. Нам всем очень больно, что ты ушла, и больнее всех – мне. Я очень любил тебя. – Он отодвигал от себя размагниченную кассету, пока не почувствовал, что она уперлась в кофейную чашку.
Она передернула плечами, как от холода, и сморгнула набежавшие слезы.
– И куда же мне теперь идти?
«Важнее всего спокойствие, – говорил он себе, – а не твоя обманутая любовь, не твоя гордость. Пусть она покоится в том мире, который ей подобает».
– Наконец-то к твоему настоящему мужу, а не просто символу. – Он сам не мог понять, от ярости или горя дрожал его голос. – Полагаю, ты найдешь бога в саду…
Лоб Пламтри разгладился от хмурых морщин, и ее загорелое лицо утратило всякое выражение; Кокрен закрыл глаза и медленно опустил лицо в ладони. Он тяжело дышал, и при каждом вдохе у него перехватывало горло, а когда ладоням стало горячо, он понял, что плачет.
Он услышал безжизненный голос Валори:
– Какое совпадение! Точь-в-точь она. – Холодный палец прикоснулся к его щеке. – Вы встаньте, сударь, встаньте! Вы мужчина, вам не к лицу.
Он поднял голову и вытер рукавом мокрые глаза. И увидел, что перед ним сидит, поглядывая на него с несомненным сочувствием, безошибочно узнаваемая Коди.
– Сид, – сказала она. – К тебе заезжает машина.
Он оттолкнул стул и вскочил. Револьвер остался в спальне, и он метнулся было туда по коридору, но тут же, за секунду до того, как мотор затих, узнал характерный рокочущий звук выхлопа.
Прошлепав босиком ко входной двери, он посмотрел в глазок.
Старенький «Сабурбан», стоявший на дорожке, был кроваво-красным. От него примерно на фут расходилась во все стороны аура, переливающаяся, как знойные миражи, и тщательно подстриженная живая изгородь казалась сквозь облако ауры гораздо зеленее, чем была на самом деле.
Из дверей пассажирской стороны выбрались Пит и Анжелика, водительскую дверь распахнул Арки. На заднем сиденье можно было разглядеть голову Кути. Никого больше в машине не было.
Кокрен отпер замок, распахнул дверь, и пахнущий океаном ветерок обдал холодом его мокрое лицо.
Кути, с помощью родителей, выбрался с заднего сиденья, а Мавранос обошел машину спереди и направился прямо ко входу.
– Поздравляю, – сказал Мавранос, остановившись перед крыльцом. – У тебя теперь четверо постояльцев. – Он перевел взгляд за спину хозяина и натянуто улыбнулся, и Кокрен понял, что Пламтри вышла к двери вслед за ним. – Такое впечатление, что фокус все-таки можно исполнить каким-то образом – на новых условиях, о которых пока мы не имеем понятия. – Он улыбнулся шире, блеснув белыми зубами. – Надеюсь, ты, девочка, не передумала участвовать в этой истории.
– Ох, заткнулся бы ты, Арки, – огрызнулась Коди и протиснулась мимо Кокрена на крыльцо. – Кути заболел?
– Кто-то в него выстрелил, – ответил Мавранос. – Очень может быть, что ваш псих-доктор. Но похоже, все обойдется.
Коди прошипела сквозь зубы что-то сочувственное и сбежала по ступенькам помочь Питу и Анжелике.
В гостиной Анжелика зашивала рану Кути зубной нитью из новой упаковки, Пит стоял на коленях рядом и подавал то ножницы, то вату, а Мавранос ходил взад-вперед у переднего окна с револьвером в руке, наблюдая за дорогой. Кокрен и Пламтри удалились на кухню и готовили в большой кастрюле рагу из консервированных моллюсков, крабового мяса и мелко нарезанного зеленого лука. Все это залили дешевым фьюм блан и приправили карри. Вскоре распространившийся по дому аромат убедил их всех, что поздний завтрак в «Дарах моря» оказался чуть ли не иллюзорным, и через полчаса даже Мавранос, сидя в столовой Кокрена, подбирал черствым хлебом последние капли подливы из тарелки. По молчаливому согласию пили минеральную воду «Пеллегрино».
Кокрену пришлось напомнить себе, что эти люди постоянно грубили ему (и беззастенчиво тратили деньги с его кредитной карты) и втянули его в настоящую перестрелку, в которой, вероятно, были и погибшие, – потому что заметил, что ему вдруг стало теплее оттого, что Салливаны, Кути и Мавранос снова вторглись в его жизнь со своей суетой и страданиями, да еще и после унижений, которые он претерпел с Пламтри и призраком Нины. Несмотря на всю свою взбалмошность, они всегда приносили с собой ясное, напряженное чувство цели.
– И долго вы намерены здесь оставаться? – спросил Кокрен самым равнодушным и твердым тоном, на какой был способен. – До утра?
Мавранос ответил столь же равнодушным взглядом, Пит и Анжелика Салливаны тревожно переглянулись. Ответил на вопрос Кути.
– До конца месяца, – удрученно выговорил он. – До вьетнамского праздника Тет или, может быть, до мусульманского Рамадана. В общем, до первого февраля. Наш маятник…
– Две недели? – возмутился Кокрен. – У меня работа. У меня соседи! У меня, в конце концов, мебель, которую хотелось бы сохранить.
– Ну, не совсем две недели, – возразил Кути. – Э-э… одиннадцать дней.
– Я видела скелет Скотта Крейна, – встряла Пламтри. – Как вы предполагаете провернуть дело на этот раз? Он присвоит себе меня? – Она вскинула брови. – Он присвоит себе Кути?
– Думаю, ни то, ни другое, – сказал Кути. Кокрен обратил внимание, что подросток, похоже, совсем не рад избавлению от опасной участи; он выглядел удрученным и больным. – Не знаю. Нужно спросить Мамашу Плезант. Ту старую чернокожую леди из телевизора.
