– Что, – перебил ее Мавранос, произнося каждое слово отдельно, – значит вся эта дребедень?
– Ладно. Я понимаю это так: «О духовная сила на Земле, бог любви придет к вам внезапно и неожиданно…» Либо «танцующей походкой», либо «как землетрясение», или даже и то и другое вместе. «Если ты высоко ценишь свою похвалу, ты будешь хранить ее…» или «придешь к ней… со славой. О Солнце, излечи вшивость: породи из себя и еще раз породи из себя свой отсеченный побег». И с путаницей двух глаголов «edo» получается значение: «твоей сожранной конечности».
– Оставить короля-самоубийцу в колоде, – пробормотала Пламтри.
Мавранос нахмурился, услышав эти слова, но кивнул.
– Пожалуй, именно это я пытался сказать Скотту, когда мы год назад ездили в Нортридж после землетрясения. Филлоксера, эти подземные вши, были повесткой из-под… освященной земли.
– Он никогда не мог обрезать виноградные лозы в середине зимы, – сказал голос Нарди из громкоговорителя, – с самого первого года. Даже когда у детей зимой начинались лихорадки и легочные инфекции, приходилось по несколько раз на дню принимать кофеин и у него кровь шла из-под ногтей. – Последовала пауза, в ходе которой она могла, например, пожать плечами. – Но летом он все еще был полон сил.
Кокрен живо вспомнил, как протянул руку, чтобы не дать уничтожить лицо на виноградной лозе.
– Так что же, – спросил он и, обведя всех взглядом, остановился на Анжелике, – нам надо теперь делать?
Анжелика устало улыбнулась ему.
– Спасибо за «нам», – сказала она. – Мы больше не будем вынуждать тебя браться за оружие. Что теперь делать? – повторила она и, отстранившись от стола, потянулась. – Думаю, нам ничего не остается, кроме как призвать эту старую черную шалунью, о которой говорил Кути. – Она уронила вскинутые руки и посмотрела на Пламтри. – Нам необходимо поговорить с ней во плоти.
– Ты хочешь сказать: в этой плоти? – ответила Пламтри, в тоне которой слышалась лишь усталая покорность. – Иисусе! Если, когда мой собственный, генетический отец пользуется моим телом, у меня болят зубы и кровь идет из носу, то одному богу известно, что сделает с ним эта посторонняя странноватая старушка.
– Нет, – возразил Кути, – твой отец не умер, а вот Мамаша Плезант точно умерла. Когда моим телом распоряжался Эдисон, со мной потом не случалось ничего дурного. У призраков больше нет психической ДНК тела, у них нет жизненной структуры, которую они могли бы навязать принимающему их живому телу.
– Круто, – вздохнула Пламтри. – Честно говоря, это ни в коей мере не подходит под мое представление о веселом свидании, но, думаю, к делу это не относится. – Она встала из-за стола. – Хотя бы скажите мне, что я должна делать.
– Я Бернардетт Дин, – донесся голос из телефонного громкоговорителя, – из Камелота свергнутого короля, что в Лейкадии.
– Я Дженис Корделия Пламтри, а это мой compadre
[23] Сид Кокрен. Надеюсь, мы когда-нибудь сможем собраться все вместе в присутствии короля.
– Там, в «Солвилле», – нерешительно произнес Кути, – Мамаша Плезант велела нам поесть семян ее деревьев.
Анжелика сунула руку в карман джинсовой куртки и вытащила горсть орешков, похожих на угловатые серые желуди. Она бросила их на кухонный стол, и стук от удара совсем не походил на звук игральных костей.
– Мы собрали их этим утром у подножья – извините, у талии – одного из ее страдающих деревьев. Коалы их едят, так что, вероятно, они не ядовитые, – сказала она. – Думаю, из части мы сделаем настойку в вине, а часть перемолем, добавим в муку и испечем хлеб.
Книга третья
Вкус терруара
А лоза, которая от природы слаба и, без подпорки, стелется по земле? Чтобы выпрямиться, она хватается своими усиками, словно руками, за все, что ей попадется…
Марк Туллий Цицерон
Глава 25
– Мне страшно, я боюсь, – шептала она, трясясь, как в ознобе.
– Боитесь? Чего?
– Его… отца!
Чарльз Диккенс. «Повесть о двух городах»
В долинах Салинас, и Санта-Клара, и Ливермор, на нефритово-зеленых склонах, простирающихся от шоссе до тех мест, где горы Санта-Крус на западе и хребет Диабло на востоке встречались с серым небом, стояли ряды недавно обезглавленных виноградных лоз, похожих на скрюченные распятия, словно замученный бог висел под холодным дождем в своей бесчисленно повторяемой жертве.
В конце января в винодельческих погребах вино снимают с дрожжевого осадка, переливают для тихого брожения и осветляют яичным белком. В погребах «Пейс» на горе Сан-Бруно содержимое бочек в этом году было очень мутным, для его осветления требовались бентонитовая глина и яичный белок, и «goût de terroir»
[24] был особенно выражен. Снаружи, на склонах, трактора волочили бороны и культиваторы по старым стандартным восьмифутовым проходам между рядами; в этом сезоне лезвия и диски вскоре бесполезно затупились в каменистой почве, и их пришлось менять после примерно половины их расчетной продолжительности жизни.
Сид Кокрен долгими днями следил за промыванием опустевших бочек кальцинированной содой и горячей водой, чтобы в них можно было вновь залить вино, а вечерами торчал в лаборатории, охлаждая одни образцы молодого вина для проверки стойкости винной кислоты и нагревая другие, чтобы выявить любое возможное белковое помутнение. После двенадцати дней отсутствия, которые бухгалтер, из сочувствия к понесенной утрате, зачел ему как отпуск, Кокрен работал всю неделю без выходных, прежде всего, чтобы отдохнуть от своих пятерых гостей, но, конечно, и в стремлении наверстать упущенное в непрекращающихся винодельческих работах и получить хоть немного заслуженных сверхурочных.
«Шесть или семь постояльцев, – думал он, когда в субботу въехал на дорожку к своему дому и выключил мотор. – Это по меньшей мере. Но в данный момент, по-видимому, всего пять».
Мавранос припарковал свою машину в самом конце дорожки. Пара вновь купленных чехлов, свешивавшихся до самой земли, скрывала алую окраску машины, но не могла спрятать угловатых очертаний.
Кокрен вылез из машины и направился к дому, выстроенному в 1960-х годах в стиле классического ранчо, по лужайке, а не по дорожке из каменных плиток, поскольку Кути изрисовал их мелом защищающими от наблюдения узорами, которые он, по-видимому, узнал от Томаса Алвы Эдисона два года назад; на крыльце Кокрен отмахнулся от музыкальной подвески, сооруженной Анжеликой из куриных костей и старых радиодеталей, переступил через пятна свиного сала и соли, которые Мамаша Плезант тщательно размазала по бетону, затем проигнорировал медную накладку замочной скважины и, присев на корточки, всунул ключ в замаскированный замок, установленный Мавраносом в самом низу двери.
