Прямо с порога ему в ноздри ударил сложный запах, состоявший из антикоррозийной смазки «WD-40» и тушеной говядины с луком; в гостиной стереосистема играла «Все кончено, грустная детка» Боба Дилана из альбома «Подземный блюз скучающего по дому»
[25]. Музыка безошибочно указывала на присутствие в доме Мавраноса, и, судя по тому, что у двери стояли туфли «Феррагамо» с самодельными подошвами из коры, Мамаша Плезант в настоящее время не занимала тело Пламтри.
– Коди! – позвал он, стягивая сырую от дождя ветровку.
– Она возится с «Торино», – отозвался из кухни голос Пита Салливана. – Как поживает винишко? – Он сидел за кухонным столом и ковырял отверткой в полуразобранной карманной рации.
– Стареет. – Вчера Кокрен ответил: «Пылится». Он вошел на кухню, бросил ветровку на рабочий стол, открыл холодильник и достал банку пива из неиссякаемых запасов Мавраноса. На белой эмали двери холодильника красовались свежепроцарапанные 1-28-95: за эту неделю бездельного ожидания у Пламтри появилась привычка царапать ключом дату текущего дня на любой поверхности, где оставались следы, – деревянных столешницах, гипсокартонных стенах, корешках книг. Когда он, обнаружив в прошлый уик-энд несколько первых таких отметок, попытался протестовать, она упрямо возразила, что ей это нужно и необходимость эта ничем не отличается от необходимости хирургов помечать в больницах конечности, не подлежащие ампутации, большой буквой «Н» («нет»). Черным маркером, каким подписывают белье для прачечной, она обозначила на каждой из Нининых блузок, которые носила, дни недели. Наверно, так же она поступила со своим нижним бельем (Кокрен все эти дни спал на диване в гостиной и не знал).
С банкой в руке Кокрен прошел через прачечную к черному ходу, где в двери так и не было стекла: он выбил стекло пустой бутылкой, когда они с Пламтри приехали ранним утром две недели назад. Когда он открыл дверь и распахнул ее, впуская в дом холодный утренний воздух, женщина, стоявшая возле поднятого капота «Торино» модели 1969 года, обернулась к нему, и он узнал в ней Коди.
– Тебе нужно поговорить с Дженис, – сказала она.
Кокрен подошел к автомобилю. Коди сняла с мотора карбюратор и крышку распределителя зажигания, разложила гаечные ключи и стробоскопический индикатор на тряпке, расстеленной на крыле.
– Я пытался, – ответил он.
Несколько раз во время их шумных завтраков, наподобие фуршетов, он замечал, что Пламтри ест вареные яйца или яичницу, держа вилку в правой руке, и встречался с ней глазами, но каждый раз ее лицо менялось, и перед ним оказывалась Коди, которая отвечала ему пустым вопросительным взглядом, перекладывала вилку в левую руку и возвращалась к тарелке с яичницей; однажды он точно опознал Дженис по осанке, положению плеч Пламтри, когда она поднялась на цыпочки, чтобы достать с высокой книжной полки том Эдны Сент-Винсент Миллей, но когда он окликнул ее, Коди удивленно уставилась на книгу, вынула из кармана ключи от автомобиля и, выцарапав дату на обложке, поставила книгу на место.
– Она избегает меня, – сказал Кокрен.
– И я догадываюсь почему. – Пламтри отложила отвертку, которой крутила винт регулировки холостого хода, и протянула левую руку, испачканную черной смазкой. – Не уступишь мне свое пивко? А то я слишком грязная и перепачкаю все ручки у дверей и холодильника.
Кокрен протянул ей банку, даже не отхлебнув из нее.
– Могу, если хочешь, принести другую, чтобы тебе не ходить лишний раз. Но, Коди, mi casa es su casa
[26]. Пачкай все, что захочешь.
Пламтри ухмыльнулась и взяла банку, сделала большой глоток, выдохнула и сказала:
– Спасибо, конечно, но Мамаша Плезант заставит меня мыть все, что я испачкаю. Ты хоть видел списки дел, которые она оставляет для меня? Там не только продукты и уборка – иногда она требует, чтобы я купила или продала дом! Но я позвонила насчет пары случаев, и оказалось, что это надо было сделать еще до 1906 года. Хорошо еще, что она не знает цен 1995-го, а то ведь решила бы, что я ворую деньги, когда хожу за продуктами. И в записках она всегда называет меня Терезой.
Кокрен кивнул. Коди и Мамаша Плезант были весьма заметными фигурами, и им удавалось действовать друг дружке на нервы, несмотря на то, что они просто не могли встретиться лицом к лицу, так как по очереди занимали одно и то же тело. Но Кокрен несколько раз общался напрямую со старухой, и она показалась ему именно такой маразматичкой, какими, по словам Кути, было большинство призраков. А Тереза, вероятно, была ее служанкой, когда она еще была жива и богата.
Призрак Мамаши Плезант впервые явился через Пламтри в прошлое воскресенье, после того как Коди согласилась поесть хлеба, испеченного с молотыми орешками эвкалипта с Октавия-стрит, и выпить вина, которое всю ночь настаивалось на тех же самых дробленых орешках. Целый час после этого сомнительного причастия Пламтри сидела на диване в гостиной, полоскала рот водкой, чтобы отбить вкус эвкалипта, и смотрела новости…
…А потом она захлопала глазами, откинулась на спинку дивана и с явным узнаванием обвела взглядом лица Кути, Пита, Анжелики и Кокрена, причем глаза ее, как на мгновение показалось Кокрену, сделались разного цвета. Через несколько секунд она снова посмотрела на телевизор и сказала сильным глубоким голосом:
– Я ведь разговаривала с вами через эту штуку, не так ли?
– Да, мэм, – ответил Кути, отводя от нее взгляд.
– Смелее, мальчик! – подбодрила она. – Не забывай Гавейна.
– Да, мэм, – повторил Кути.
Анжелика тут же принялась задавать старухе вопросы, но Мамаша Плезант немедленно осведомилась, привезли ли они эвкалиптовую кору с ее дерева, и, узнав, что привезли, потребовала, чтобы для нее сделали туфли с подошвами из этой коры. И лишь после того, как Пит и Кути вырезали из коры подошвы и каблуки и приклеили их суперклеем к одной из пар туфель на низком каблуке, оставшихся после Нины (Плезант презрительно отвергла предложенные кроссовки «Рибок», едва взглянув на них), старуха надела эти туфли и направилась в своей скрипучей дырявой обуви прямо в теплицу.
Развалившийся на части скелет Скотта Крейна лежал там, на полке между орхидеями Нины и множеством фуксий в горшках, и руки Пламтри, дрожа, прикоснулись к отломанному черепу.
– Он приведет вас к божьему вину, – сказала она. – А вы к тому времени уже сами будете знать, куда идти и что делать.
О возрождении Крейна она больше почти не говорила – ни разу за минувшие с тех пор шесть дней. Обычно она появлялась часом раньше или позже полудня, хотя сквозь сплошную облачность очень редко проглядывало солнце, и часто производила впечатление рассеянной или старчески слабоумной, или даже пьяной, чего, как заметил Мавранос, как раз и следовало ожидать от прислужницы Диониса. Она продолжала искать Терезу, которая должна была вести работы по дому, и вынуждена была оставлять записки, потому что никак не могла ее найти, а Пламтри начала оставлять ответные записки, предполагая, что старуха сама моет полы и окна. Когда Кути или Анжелика останавливали старуху и пытались получить информацию об обряде, который им, по всей видимости, предстояло осуществить в день праздника Тет, Плезант становилась еще сильнее похожа на пьяную и просто утверждала, что Крейн сам скажет им, что делать, когда придет время. Путаницу усугублял тот факт, что она частенько то глотала звуки и произносила «Крен», то заикалась, отчего у нее получалось «К-крен», так что можно было подумать, что она имела в виду Кокрена.
