Кокрен смотрел, как Коди обрызгивала карбюратор каким-то очень горючим, судя по запаху, аэрозолем.
– Дженис избегает меня, – повторил он.
– Не вздумай закуривать здесь, – сказала Коди. – Я ее нисколько не виню. Но думаю, что ей все же следовало бы поговорить с тобой. – Она положила баллончик и, прищурившись, взглянула на него; поднятый капот затенял ее лицо. – Минувшей ночью я на пару секунд заглянула в ее сон. Ты оказался в обоих снах, у нее и у меня, и… Твоя фигура… твой контур, должно быть, каким-то образом совпал и провернулся вокруг границы между ее разумом и моим, вроде как книжный шкаф из старых фильмов, который, если потянуть нужную книгу, поворачивается на оси и открывает тайный ход. – Коди хлебнула еще пива. – Ее сон был цветным, но не совсем: он казался неестественным, как черно-белая фотография, раскрашенная акварелью, а фон был просто серый. И еще там играла музыка, что-то вроде танца Мальчика-с-пальчика из «Спящей красавицы», но я с трудом разбирала мелодию, потому что там страшно грохотали барабаны. Словно солдаты маршировали по железной палубе.
Кокрен оскалился в несчастливой ухмылке. Он не мог забыть ни образа Дженис, с отчаянной яростью бьющей по линолеумному полу Медицинского центра «Роузкранс» три недели тому назад, ни ее исполненного отчаянной боли взгляда, когда она в минувший вторник сидела в его кровати и в последний раз заговорила с ним.
– И что это значит? – спросил он Коди.
– Черно-белые сны с барабанным боем всегда видит Валори. Я думаю, Дженис укрылась в Валори.
«Но ведь Валори мертва», – чуть не сорвалось у него с языка.
– Такое… могло случиться?
– Сид, когда дело касается нас, случиться может что угодно. Однажды мы пошли на похороны, когда нам было двенадцать, а когда священник закончил говорить, хоронили уже кого-то другого, а нам было четырнадцать; и то, что мы считали эмоцией гнева, оказалось присутствием нашего родителя, который жив и прячется в нашей голове; вот зачем мне нужно смотреть на дату, которую я нацарапала последней, – чтобы точно знать… – Она взглянула на свежие царапины на жирной изогнутой крышке клапана коллектора, – …чтобы точно знать, что проклятое «эдисоновское лечение», разбросавшее всех нас на отдельные части, наконец-то осознавшие друг друга, случилось всего семнадцать дней назад!
Кокрен криво улыбнулся.
– Я понимаю, что ты имеешь в виду. Слово «невозможно» теперь значит для всех нас совсем не то, что раньше. – Коди протянула ему пивную банку, он взял ее, чтобы потом выбросить, но оказалось, что посудина еще наполовину полна; он с благодарностью поднес банку к губам, отхлебнул и вернул Пламтри.
– Что я могу сказать Дженис, кроме того, что очень сожалею? Кроме того, что знаю, как из рук вон плохо поступил и что она заслуживала лучшего даже от совершенно незнакомого человека, не говоря уже о том, ради кого пошла на такой риск и попала в беду?
Коди расхохоталась.
– Кроме этого? – Она внезапно стала серьезной. – Честно говоря, не знаю, но возможно, ее удастся спасти, если ты скажешь, что любишь ее. – Она тряхнула головой. – Моя (нет, не сестра, скорее, вторая половина, да?…) словно бы испаряется, умирает.
– Полагаю, это я мог бы сказать, если это пойдет ей на пользу, – сказал он, осторожно подбирая слова, и оглянулся на кухонную дверь. – Но если это пойдет на пользу и она вернется, даже если я… Я имею в виду, она сможет сказать…
Коди вскинула брови.
– Ты ее не любишь?
– Нет.
– Ха! Она всегда представлялась мне идеальной женщиной, у которой было все, чего не хватало мне. Но хоть кого-нибудь ты любишь? – Она закашлялась. – В смысле, из живых?
В первый миг Кокрен подумал, что не сможет посмотреть ей в лицо. Но потом встретил ее взгляд, хотя голос его прозвучал неестественно сдавленным:
– Да.
Первой взгляд отвела Коди.
– Сомневаюсь, что это очень разумно. – Она снова закашлялась, сильнее, чем в первый раз. – Ну, валяй, ври ей, а что делать дальше – подумаем, когда она придет в себя. Автомобиль, который может заглохнуть на полпути, все равно лучше того, который не заводится вообще.
Кокрен подумал было, что неплохо бы перед объяснением выпить пару баночек пива, но тут же отказался от этого намерения.
– Даже не представляю, что сказать ей. Но это не важно, зови ее.
– Не могу, она не придет по доброй воле. Так что зови ее сам.
– И как же… О! «Кто за Дамой».
– Точно. Подожди-ка, я… вызову мою дуру-родительницу. – Пламтри закрыла глаза и позвала, повысив голос: – Мама!
Тут же ее глаза открылись, и она отступила от Кокрена и схватила с тряпки длинную отвертку.
– Передай ему, – сказала она, – что, если он выйдет из этого дома, я всажу вот это прямо себе в сердце. Он знает, что это не пустые слова. – Кожа у нее на шее вдруг заметно обвисла, а глаза сдвинулись ближе.
– Его тут нет, миссис… Пламтри, – неловко сказал Кокрен. Почему он разговаривает с этой личностью? По словам Анжелики, это была не ее настоящая мать и даже не настоящий призрак, а просто условная версия родительницы, сложившаяся из воспоминаний и подслушанных разговоров. – Я знаю, кого вы имеете в виду, – продолжал Кокрен. – Мы сами прячемся от него. – У Кокрена было такое чувство, будто он набрал шесть цифр номера Дженис и боится набрать последнюю. – Мы защищаем вашу дочь от него.
– От Омара Салвоя не спрячешься и не защитишься, – проговорил дрожащий голос, но пальцы женщины уже не так судорожно стискивали рукоятку отвертки. Но у Кокрена похолодело внутри, после того как она произнесла имя Салвоя. – И в особенности нельзя защитить ее. Он хочет иметь ребенка от мертвой женщины. Я была почти мертва, когда он овладел мною, я была… без сознания!.. В коме после травмы головы!
Кокрен сразу подумал о том, как переспал с Тиффани, но поспешил выкинуть из головы опасную параллель.
Личность матери вскинула руку, чтобы вытереть глаза, и чуть не выбила отверткой глаз Пламтри.
– Слушай меня, – продолжала она. – Он изучал древние книги тамплиеров и среди сокровенных сказаний нашел одно, о человеке, который выкопал мертвую женщину из могилы и овладел ее холодным телом; после того как он изнасиловал труп и снова похоронил его, голос из земли велел ему вернуться через девять месяцев – и тогда он обретет божественного сына. Он вернулся в указанный срок, раскопал могилу и обнаружил возле бедренных костей маленькую черную голову, которая моргала и гримасничала. И голос из земли велел ему хорошо охранять то, что он нашел, потому что это будет источником прощения всего. И он забрал это, и ревниво охранял, и процветал безнаказанно. – Ее взгляд остановился на Кокрене, глаза были полны слез. – Мое дитя умерло, когда он упал на него. В ее голове выросла какая-то… девушка-калейдоскоп, но мой ребенок умер в тот день, в Соме. – Она резко замотала головой и поднесла к груди острие отвертки. – Но это все еще возможно: моя мертвая дочь все еще может забеременеть, если Омар будет находиться в мужском теле. Он может стать отцом бога.
