Кокрен навел револьвер на эту пару, в середину переплетения настоящих и ненастоящих рук и голов, но оружие плясало у него в руках. Он ощущал, что рядом с ним стоит, тяжело дыша, Пламтри.
Не прекращая невидимого избиения доктора, Лонг-Джон Бич поднял круглое лицо с седыми усами, и его маленькие глазки с явным страхом воззрились на Кути.
– Трехголовая собака – на твой алтарь, – сказал он, тяжело дыша, а его культя все так же двигалась с размеренной четкостью метронома, и сквозь свалявшуюся седую шевелюру доктора начала проступать кровь. – Твой путь, – выдохнул он, – определен. – Потом он склонился к обмякшему, но все еще дергающемуся телу Арментроута, и женский голос простонал: – Ричи, дорогой, ты можешь дышать? Если не можешь дышать, скажи что-нибудь. – Голос, по всей вероятности, донесся из горла Лонг-Джона Бича, но Кокрену показалось, что левая голова манекена подергивалась в такт словам.
Теперь уже дюжина барабанов отбивала в унисон быструю дробь, и, хотя она больше не совпадала даже с очень частым биением его сердца, Кокрен думал, что барабаны соответствуют другому ритму внутри него – древней, дикой частоте мозга, которая делала мысль невозможной. Его открытый рот затрепетал от ветра, а нос был полон запахов вина и сока.
Теплая, сильная рука схватила Кокрена за плечо – и он обнаружил, что растерянно наставил револьвер на две фигуры, ерзающие перед ним в грязи, а затем нажал на спуск… Но он, видимо, сбился со счета расстрелянных патронов, потому что выстрела не последовало.
Он ощущал смутную готовность нагнуться над Арментроутом и лупить его по всем трем дергающимся головам рукояткой револьвера, но рука, легшая на плечо, оттащила его назад и с поразительной силой оттолкнула, так что его дважды развернуло, и лишь с большим трудом он устоял на ногах. У него все расплывалось перед глазами, но он все же рассмотрел в свете костра деревянную маску над широкими плечами, укрытыми мехом, и тут божественное внимание переместилось куда-то еще, а Кокрен все еще почему-то не мог обрести равновесие.
«Глиняные» люди вокруг него все как один вскочили и поплелись, а потом зашагали к скалам Пойнт-Лобос. И в тот момент, когда они, разинув рты, зашлись пронзительным не то воплем, не то воем и сорвались на бег, Кокрен решил, что будет понемногу отставать.
Но оказалось, что они с Пламтри бегут вместе со всеми, и Кокрен даже не мог понять, не заходится ли он в том же звериным реве, выдирая ноги из чавкающей глины и пробегая вместе с Пламтри через вихрящиеся языки пламени. Во всепоглощающем шуме он даже не уловил звука, с которым остававшийся в барабане патрон все же выстрелил в землю, и почувствовал это лишь по рывку отдачи и горячей вспышке у бедра, но даже не посмотрел вниз, а лишь перевернул револьвер в руке и взял его за ствол, чтобы можно было орудовать им как дубинкой.
А вот выстрелы со склона впереди он слышал – торопливую пальбу, выдававшую отчаяние и панику, – и видел над мелькающими перед самым лицом глиняными дредами вспышки в пещере. Похоже, никто из бежавших туда юношей не стрелял в ответ: как и Кокрен, все размахивали ружьями и пистолетами над головами, как дубинками, или вовсе отбрасывали их.
Кокрен и Пламтри перепрыгивали через остатки стен и простертые обнаженные тела, а потом он потерял оружие, и они карабкались по глиняному скату к пещере, цеплялись, точно так же, как и окружающие их обнаженные люди, руками и отталкивались ногами. Все факелы и даже ружья были брошены по пути, и теперь толпа, стремившаяся к пещере, напоминала стадо четвероногих зверей.
Выстрелы теперь лишь изредка перебивали пронзительные вопли, и пещера заполнилась напряженными когтистыми силуэтами, изредка подсвечиваемыми только отраженным лунным светом. Кокрен часто дышал сквозь стиснутые зубы, пытаясь пробиться через теснящиеся тела к жертве, пока по плечам двигавшихся перед ним людей не прокатился прямо к нему в протянутые руки тяжелый волосатый шар.
Кокрен оторопело уставился на него. Сначала у него в руках была сияющая золотом голова льва, но уже в следующий миг он разглядел в серебряном лунном свете человеческую голову (бородатую, редкозубую, с вытаращенными глазами), пачкавшую его ладони скользкой горячей кровью. Полуоторванные нос и уши болтались на клочках кожи и были опутаны окровавленными волосами, и у Кокрена мелькнула горячечная мысль: «Ее оторвали от тела!»
Он шарахнулся назад и стряхнул ужасный предмет под ноги, и тот упал в виноградные листья, густо укрывавшие весь пол.
Подняв глаза, он увидел, что Пламтри тоже пятится назад, раздвигая правым плечом трепещущие листья, покрывающие теперь скалу, в то время как на ее левое плечо навалилось сразу несколько облепленных грязью бесполых фигур. Закусив костяшки пальцев, она смотрела туда, где Кокрен бросил оторванную голову; и ее лицо было белоснежным в лунном свете, но когда она перевела взгляд на него, он безошибочно узнал Коди.
Кокрен протолкался к Пламтри и протянул было руку, но увидел, что кисть его руки черна от блестящей крови.
Однако Пламтри тут же вцепилась в руку, и он прислонился рядом с ней к скале, густо оплетенной зелеными листьями, укрывшими ее неровный лик.
«Глиняные» юнцы теперь в пляске отхлынули от пещеры; кружась, они выскакивали из туннеля, размахивая над головами, убранными в множество дредов, частями человеческих тел, и устремились вниз по склону, возвращаясь туда, где заходились в диком ритме барабаны.
Оголтелая пляска не прекращалась ни на миг, но толпа широко раздалась, чтобы пропустить фигуру, шествовавшую ей навстречу вверх по склону.
За ней следовали Анжелика и Пит, поддерживавшие Мавраноса.
Лицо фигуры не закрывала маска, и, конечно же, это был Кути, но он сделался выше ростом, и подпоясанный дождевик и одеяло на плечах развевались на ветру, как мантия, а суровое лицо потемнело и казалось в лунном свете совершенно азиатским. Кокрен вспомнил, что фамилия Кути была как-то связана с Индией.
«Глиняные» танцоры переместились к костру в развалинах дома, зато по раскисшей равнине к утесу торопливо ковыляли нетвердой походкой другие фигуры – в мокрой одежде; одна из них была ростом с ребенка и опиралась на костыли.
Над колышущимися деревьями на вершине парка Сатро и над шоссе нависал белый диск невозможно полной луны, и в ее свете Кокрен видел, что весь утес мыса Лобос за их с Пламтри спинами увит виноградными лозами и пахнущий вином ветер покачивает тяжелые спелые гроздья.
Когда высокая фигура, являвшаяся – по меньшей мере частично – Кутом Хуми Парганасом, подошла к широкому уступу, Кокрен и Пламтри отступили назад и потупили взоры; на исчерченном резкими тенями грунте отчетливо выделялись следы от шин и вмятины от подножек и рулей мотоциклов, но башмаки Кути погружались в грязь глубже и оставляли глубокие вмятины, быстро заполнявшиеся темной жидкостью.
«Мимо только что прошел бог, – сказал себе Кокрен, – этой переломной ночью по скалам Пойнт-Лобос шествует Дионис».
Но мысль была слишком громадной, чтобы улечься в мозгу, и он просто отвел взгляд.
