Он набрал полную грудь холодного воздуха, насыщенного запахами вина и крови.
– Sole, – прочитал он, напрягая голос, чтобы его было слышно сквозь свист ветра в туннеле за его спиной, – medere pede: ede, perede melos. – И тут же вспомнил перевод, который сделала для них незнакомая ему женщина: «О Солнце, излечи вшивость: породи из себя и еще раз породи из себя свой отсеченный побег».
Фигура с закрытым маской лицом, в которой уже нельзя было узнать Кути, затрепетала, и Кокрен почувствовал, как к глазам подступает жар. Он подался назад, поднял руку, чтобы дать лицу прохладную тень, и увидел, как на уступ выбрался Лонг-Джон Бич.
Кокрен напрягся, шагнул в сторону, чтобы загородить Пламтри от пришедшего и взять ее за руку, но старик вдруг съежился и, подняв дрожащую единственную руку, указал за спину Кокрена и вверх.
Волны моря засверкали серебром, поток яркого лунного света с жуткой скоростью протянулся от горизонта к берегу, а потом над скалами внезапно повисла, сияя, полная луна, и Кокрен увидел на вершине валуна, напоминавшего очертаниями Джорджа Вашингтона, обнаженного бородатого мужчину, который ростом, похоже, не уступал микеланджеловскому Давиду.
Кокрен зябко поежился, щурясь от ослепительного лунного света. «Теперь уже Дионис и богиня Луны, – думал он. – Ее, вероятно, призвало детское одеяльце Дианы».
Высокая фигура в деревянной маске грузно повернулась лицом к валуну, и исходящий от нее жар заставил Кокрена еще сильнее прищуриться.
– Нет! – вдруг выкрикнул Лонг-Джон Бич в ярящийся ветер. – Подожди, выслушай стоящего перед тобой! – Все так же сутулясь и ежась перед маской и луной, он тем не менее сделал несколько шагов по уступу к богу в маске. – Воззри на того, кто мнит себя ничем, – жалобно сказал он.
Голос с неба повелел:
– Отпусти дерево.
И, повысив собственный голос, он воззвал к бесстрастной маске:
– Теперь этого мальчика убиваешь ты! Возьми… возьми это тело – оно в свое время вроде как проделало немало подобающей тебе работы, и оно… уже прошло подрезку.
Лонг-Джон Бич пригнулся и сделал шаг вперед по наклонному выступу, залитому ярким лунным светом, – явно преодолевая сопротивление, как будто с тяжелым грузом брел в крутую гору. Анжелика уперлась рукой в скалу, чтобы оттолкнуться и остановить его, но Пламтри и Пит поймали ее и оттащили из-под ветра.
Кокрен был уверен, что этот ветер, или магнитное отталкивание, или изменившееся земное притяжение (или все это вместе) отбросит Лонг-Джона Бича назад…
Но однорукого повезло спиной вперед, прочь от бога…
– Ладно! – взвыл старик, уставившись в небо, и влажный блеск на его изможденном лице, вероятно, появился не от дождя, а от слез. – Согласен, сдаюсь, я… я отрекаюсь от всего!
И вдруг старик рассмеялся, и на мгновение на него словно бы наложилась другая фигура, не совпадавшая по масштабу, зависшая, как будто в разгар танца, над каменным выступом, – молодой человек в пестрой одежде с двумя руками, с узелком, перекинутым через плечо, а рядом собака, пытавшаяся ухватить его за пятку, – и он тут же снова стал самим собой, одиноким, измученным Лонг-Джоном Бичем, но теперь стоял прямо перед фигурой Диониса.
Единственная рука протянулась, проткнув мерцающий ореол, и старик одним пальцем прикоснулся к маске.
А потом Лонг-Джон Бич обернулся к обнаженной фигуре на вершине валуна, и усталым глазам Кокрена, в которые словно песку насыпали, показалось, что он обернулся несколько раз подряд, но с неуловимой быстротой. И сделался выше ростом, шире в плечах, задрапировался в развевавшуюся на ветру серебряную леопардовую шкуру, и теперь маска скрывала уже его лицо.
Кути стал клониться на бок – на нем снова был все тот же старый дождевик; Анжелика и Пламтри рухнули на колени, подхватили его и осторожно опустили на покрытую лужами неровную каменную плиту. Анжелика выронила бутылку, она отскочила от ее ноги и покатилась по уступу, разбрызгивая темное вино на мокрые камни. Кути с лицом, полуприкрытым воротником плаща, немного подергался, пытаясь вырваться из рук женщин, а затем Пламтри освободилась и подхватила бутылку.
Призрак Скотта Крейна мерцал на вершине валуна, как изображение на плохо натянутом экране кинотеатра на открытом воздухе, – и Кути теперь забился в руках Анжелики в том же ритме.
Мавранос шагнул вперед, его правая нога подогнулась, и он упал на колени перед Пламтри.
– О, это выпадет Кути, – выдохнул он, – если я не сделаю этого. Я надеялся, что кто-нибудь из глиняных детей-убийц пойдет на это добровольно, что сия чаша минует меня, но… О Боже.
Он протянул руку, выхватил у Пламтри поднятую бутылку, поднес ко рту и запрокинул… И Кокрен увидел, как задергался его кадык, когда он глоток за глотком вливал в себя вино с кровью. Кокрен скривился, как от кислого, и с сочувствием вспомнил слова, которые Мавранос сказал ему после первой неудачной попытки, предпринятой на полуострове у яхт-клуба: «Что она готова сделать… Сомневаюсь, что сам смог бы решиться».
Из туннеля раздался многократно усиленный эхом вопль, и на уступ, путаясь в алюминиевых костылях, вылетел Тутмос Величайший.
– Мне! Святая кровь… Я так старался…
Мавранос опустил бутылку, нахмурился, и лилипут осекся на полуслове.
– Я умирал от рака! – прокричал Мавранос сквозь дождь, глядя на свою пустую левую руку. – И встретил Скотта Крейна! И то, что он сделал, вылечило меня! – Он стиснул кулак и продолжил, но уже так тихо, что Кокрен с трудом разбирал слова. – Эти пять лет я получил на халяву. Скажите Венди и девочкам, что я… расплатился с долгами. Скажите им, что у них есть муж и отец, которым они могут гордиться.
Он встал, не поморщившись, оперся на правую ногу, сделал несколько шагов вперед и остановился на обращенном к морю краю уступа, наполовину загородив собой высокого бога в маске, очертания которого вдруг стали искривляться рядом с ним. Мавранос, прищурившись, посмотрел через бухточку на высокую обнаженную бородатую фигуру на скале и заорал изо всех сил:
– Скотт! Пого, ты меня слышишь? Прыгай сюда, старина, я тебя поймаю!
И Кокрен поднял правую руку с черной отметиной, загораживаясь от ветра.
Он заставил себя смотреть прямо на безмятежные резные черты деревянной маски, которые видел и на Вигнс-стрит в Лос-Анджелесе, и в психиатрической больнице в Беллфлауэр, и обратился к этой маске:
– Я, Костыль Кокрен, передаю Скотту Крейну воздаяние, которое ты задолжал мне.
Дионис взмахнул мускулистой рукой и столкнул Мавраноса с уступа… Мавранос раскинул руки, пока летел, и, когда он исчез под водой, бутылка, кувыркаясь в воздухе, полетела вслед за ним.
Тутмос Величайший с отчаянным воем рванул от стены, в три невероятных для себя скачка преодолел всю длину каменного уступа, кинулся с его кромки и исчез, как и Мавранос.
