Пламтри привалилась к левой дверце и задремала, дергаясь и постанывая в беспокойном сне, но Кокрен подумал, что все же милосерднее будет дать ей вздремнуть; однако, когда машина поравнялась со златоглавым собором, она резко подалась вперед и плюнула. Кокрен повернулся и посмотрел на нее поверх настороженной и тоже поскуливавшей собаки.
– Просто позвольте мне сказать, – прошептала Пламтри. – Приговоренный имеет право на последнее слово, особенно если перед казнью не будет суда.
– Коди! – поспешно сказал Кокрен, решив, что она разговаривает во сне. – Мы в нашей машине, грузовике, и воскрешение на сей раз удалось, ты же сама все видела.
Пламтри посмотрела на Кути, который оглянулся с переднего сиденья; у него был изумленный вид, и, судя по всему, он и сам спал минуту назад.
– Значит, ты больше не король, – прошептала она, – но ты разрешишь мне сказать, чтобы меня услышали?
– Э-э… конечно, – буркнул совершенно сбитый с толку Кути.
– Вот и прекрасно, – шепнула она, и тут же вступил голос Омара Салвоя: – Пламтри предстоит умереть. В этом уравнении все еще остаются смерть, а также кровь и раздробленные кости. Твой Мавранос просто умер, чтобы обеспечить тело. Кто-то еще должен заплатить Дионису за возвращение царской души. – Салвой улыбнулся, и лицо уже не принадлежало Коди. – «А я, если дерзка моя попытка, готов как выкуп лечь холодным трупом здесь, на земле холодной», – сказала бы Валори. – Спросите короля, так ли это, или моя выдумка. – Тело Пламтри передвинулось вплотную к двери, как будто Салвою не нравилось соседство с собакой.
«Я-то думал, что ты глухой!» – в отчаянии подумал Кокрен и тут же вспомнил, что глухота досталась Дженис.
После минутной тишины, нарушаемой только ревом мотора и шелестом шин по мостовой, раздался усталый голос Скотта Крейна:
– Это верно. – Он заерзал в кузове и сел. – Даже если бы мне… если я покончу с собой, Дионис все равно потребует плату за воскрешение, случившееся этой ночью. – Он тяжело вздохнул. – Значит, надо понимать, что никто из вас не знал об этом, да? Перед тем как вы начали вызволять меня из Эребуса…
– И это будет несчастная доблестная Пламтри, – сказал Салвой, качая головой Пламтри, – если никто иной не вызовется добровольно. – Пламтри перевела осторожный взгляд на Анжелику, которая собралась было вмешаться: – Мальчик разрешил мне говорить!
– Я вызываюсь, – сказал Кокрен, неожиданно даже для себя.
– Конечно, – продолжал Салвой, будто не слышал его, – я думаю, что на это должен был вызваться тот, кому нужно искупить хладнокровное убийство, кто уже задолжал Зеленому Рыцарю удар топором. Кути! Что ты делал тем утром в пансионе Мамаши Плезант?
– Я… не могу вспомнить, – ответил Кути. – Но я помню, что был какой-то (какой?) разговор о Зеленом…
– Это будет «несчастная доблестная Пламтри», – громко перебила Анжелика, – и вы, мистер. Коди симпатична мне, но все вы или убивали… – Она ткнула рукой в сторону бородатого мужчины, сидевшего в задней части грузовичка, – его, или подстрекали к убийству, и если кто-то должен умереть за это, воздать своей жизнью, то, конечно, толпа Пламтри.
– Дионис решит, – сказал Скотт Крейн. – Это его шоу.
– Вон Костыль уже вызвался. – Салвой заговорил быстрее. – Дайте мне говорить. Кути не ребенок! Кути, ты можешь убить его – просто помочь в добровольном самоубийстве – и сам станешь королем; Крейн стар, и силы к нему еще не вернулись… Пусть он идет домой и разводит розы на покое, а ты сможешь забыть и о том убийстве, и обо всех своих грехах – благодаря pagadebiti. Король всегда может раздобыть бутылочку. Ты пока не говори, ты слушай! Подумай об этом, ты должен был почувствовать вкус этого, когда Крейн был мертв. Чувственно-сознательное восприятие всего американского Запада: как он потягивается, хрустя суставами и нагретыми солнцем горами и автострадами на рассвете, пьет талые воды с гранитных бастионов Сьерра-Невады через Оровилльскую плотину, вдыхая и выдыхая все миллионы страданий, рождений и смертей! – Голос Салвоя окреп. – Давай работать вместе, мальчик!
Кокрен увидел, как оттопырилась нижняя губа Кути, увидел, как в его глазах блеснули слезы, и внезапно испугался, что Салвой откажется от этого опасного диалога и неожиданно подсунет вместо себя глухую Дженис.
Он набрал в грудь воздуха, но не успел ничего сказать: Кути перевел взгляд с Пламтри на собаку и внятно произнес:
– Мама!
Пес лизнул его в лицо, Анжелика обняла.
Лицо Пламтри начало меняться, Дженис озадаченно, хмуро смотрела с него уже в тот момент, когда подросток заговорил, и еще несколько мгновений лицо дергалось, отражая противоборство разных личностей, и в конце концов узнаваемый голос матери торжествующе воскликнул:
– Ха! Я все же вышла в мир! – Глаза, которые вроде бы были посажены ближе, уставились, моргая, на Кокрена. – Мы едем к морю? Вы собираетесь наконец-то отправить ее в края, лежащие за Индией?
– О Коди, – простонал Кокрен.
Пламтри вжалась в спинку сиденья, но «кто за Дамой» снова сработало: следующий вопрос был задан уже голосом Коди:
– Боже, это был он, да? – Она снова плюнула на пол. – Больше не позволяйте мне спать. Едем скорее в этот проклятущий храм на полуострове и побыстрее покончим с расплатой.
Кокрен обнял ее за напрягшиеся плечи, и тут до него дошло, что она-то все время знала, что для нее воздаянием станет собственная смерть.
Но он твердо решил умереть вместо нее.
Темные тучи совсем разошлись, и когда Пит медленно вел грузовичок по служебному проезду за яхт-клубом, небо над причалами Форт-Мейсона налилось густо-алым. Асфальт кончился, под шинами захрустел мокрый песок; Кокрен увидел, что цепь с табличкой «ВЪЕЗД ВОСПРЕЩЕН» висит на прежнем месте.
– Снова краску обдирать… – вяло произнесла Анжелика.
– На сей раз хоть стрельбы не будет, – сказал Пит.
– Это было бы замечательно, – вставил Кокрен.
– Когда-нибудь, – донесся хриплый голос Скотта Крейна из задней части грузовика, – я обязательно попрошу рассказать мне обо всем этом. – Он говорил рассеянно и, моргая и щурясь, пытался смотреть на красное небо впереди. – Мой первый рассвет, – сказал он. – Очень яркий. – По его широким скулам катились слезы, возможно, из-за того, что он смотрел на рассветную полосу.
Пит перекинул рукоять на первую передачу; Кокрен услышал, как захрустела, натягиваясь, цепь, а потом ее разорванные концы задребезжали в низких кустах по сторонам дорожки.
Кокрен опустил окно и, не замечая пронизывающего утреннего холода, глубоко вдохнул морского воздуха. Пахло не только морем, но и цветами, и свежевскопанным суглинком, и он увидел, что придорожные анисовые кусты, коричневые и сухие две недели назад, сделались ярко-зелеными и выбросили крошечные белые цветы.
