Пит медленно – хотя тормоза все же скрипнули – остановил машину в нескольких ярдах от уходящей вниз каменной лестницы, по которой Анжелика несла под дождем скелет Крейна две недели назад, когда с неба падали мертвые птицы, и Кокрену показалось, что он видит за каменными стенами медленно переливающееся мерцание.
Лицо Кокрена было мокрым, а во рту, напротив, пересохло; он дышал, мелко хватая воздух, и мысли скакали у него в голове, так и не превращаясь в целые фразы: «Мы все пойдем туда, но не все… Я, а не она… Но я надеюсь, думаю, ты… Не может быть, чтобы нельзя было… Но я, а не она, я, а не она…»
Он не мешкая открыл дверь и, когда спустился на песок, перемешанный с мелкой галькой, держался на ногах вполне твердо, и даже устоял, когда большая черная собака выскочила следом за ним и толкнула его под колени. Он протянул руку и поддержал Пламтри, выпрыгнувшую из машины. Взвизгнули ржавые петли – это Пит откинул заднюю дверь.
Пламтри смотрела на юг, туда, где за узким заливом белели фасады Марина-дистрикт; все окна были темными, однако на тротуарах Марина-Грин можно было разглядеть нескольких велосипедистов.
– Мой родитель, вероятно, сказал вам, что я умру здесь, – тихо произнесла Пламтри, – и не исключено, что он прав. Мне кажется, я ничего не имела бы против – я знала, что это могло входить в цену отмены убийства, – если бы не познакомилась с тобой, Сид.
Кокрен открыл было рот, но не придумал, что сказать. Если бы ему самому удалось в свое время достичь воздаяния за убийство, они с Коди не встретились бы вовсе.
– Я… я чувствую то же самое, – выдавил он после паузы.
Слабый ветерок доносил от воды тихую музыку, далекие колокольчики и струны вели мелодию, которую он знал и давно любил, и она ярко и чуть ли не весело облекала сердцевину ностальгического отчаяния в нарочитую беззаботность. Практически в каждом такте он почти точно угадывал следующую ноту – он даже мог бы подпеть мотив, если бы у него не перехватило горло от горя, – и он знал, что это лишь бридж
[41], что мелодия скоро вернется к тщетной доблести основной трагической темы.
Скотт Крейн подошел к беломраморной лестнице и на мгновение остановился, глядя вниз на вымощенный булыжником причал. Потом сел на сломанную коринфскую колонну и уронил голову на руки. Кровь все еще текла из его ушей, и в усиливавшемся свете босая правая нога сияла красным.
Кокрен взял Пламтри за руку, и они тоже пошли по скрипевшему под ногами песку к лестнице. Он слышал за спиной шаги остальных спутников, топот лап и пыхтение пса.
У начала ступенек он остановился и посмотрел вниз, на вымощенный до самой воды прямой перешеек.
В первый миг он подумал, что в этом закоулке неспокойного залива над водой задержался клок тумана; потом его взгляд сфокусировался как-то по-другому…
И вот уже в серой воде покачивалась хрустальная лодка со стеклянной мачтой, и на банках ее располагались сгустки прозрачного дыма; их облик сделался узнаваемым, когда он посмотрел на них в упор, но тут же рассыпался калейдоскопом бесцветных лиц и рук, и он увидел, что это были хрупкие оболочки людей, призраки, мерцающие в рассветном свете. Он узнал слепого старика Паука Джо, у которого на талии все так же болталось множество самодельных пружинных щупов, делавших его и впрямь похожим на паука-косиножку, и вроде бы заметил Тутмоса Величайшего, хотя уже без костылей, а потом совершенно ясно увидел Архимедеса Мавраноса, стоящего на носу. Мавранос повернул голову к людям, находившимся на суше, и Кокрену показалось, что он улыбается и машет рукой.
Слабая далекая музыка на секунду остановилась, словно танцовщица на пуантах, и ее звучание возобновилось и стало сильнее – милостивое, улыбчивое и вызывающее в памяти залитые солнцем улицы и старые огороженные сады, даже когда прощаешься со всем сущим и покоряешься забвению.
Пламтри высвободила руку из его ладони; в этом жесте была безысходность, от которой внутри у него все похолодело, и он обернулся к ней.
И увидел, как будто она стояла в центре кольца зеркал, более дюжины ее образов, которые казались даже относительно материальными, и там, где несколько этих образов накладывались друг на друга, они даже заслоняли красный автомобиль.
Потом он разглядел, что два из них оставались плотными – нет, только один, но это была то Коди, то Дженис, и с каждым переходом сущности Пламтри перемещалась на фоне отдаленных домов, как будто Кокрен беспомощно смотрел на нее то одним, то другим глазом. Растрепанные белокурые волосы не то светились сами, не то сквозь них просвечивало рассветное зарево.
– Я сыграю этот кон, – поспешно сказал Кокрен. – Я заплачу своей жизнью.
– Сид, его убил не ты, – ответила Коди. – Так что мне туда идти. Я полюбила тебя, Сид, и это было настоящее волшебство – такое никогда не было мне свойственно…
Она передвинулась на фоне светлеющего неба, и тут прозвучало:
– Нет, – произнесенное в один голос Дженис и Валори. – Мадам забыла, что мы с ней договорились сегодня утром играть в паре.
А дальше говорила одна Дженис:
– Это момент знакомства Джеймса Бонда и Терезы ди Вичензо из «На секретной службе ее величества», когда он вдруг вызывается оплатить ее проигрыш в карты. Ты не помнишь этого, Коди: ты подпалила книгу и бросила ее, – личность-Дженис сжала кулаки, словно спорила сама с собой. – Я никогда не брошу тебя, папочка: куда я пойду, туда же пойдешь и ты, клянусь жизнью! – Потом она словно бы обмякла, и лицо, поворачивавшееся то к лодке, то к яркому рассвету за далекими пирсами, сделалось безжизненным. – Смотри: открыв ворота золотые, прощается заря с победным солнцем!
Теперь тел Пламтри было два: Коди определенно стояла в стороне от фигуры, в которой воплотились Дженис и Валори, и эта фигура быстро таяла.
Яркие глаза Дженис на мертвом лице Валори повернулись к Кокрену, когда лицо стало прозрачным.
– Прощай, – сказала фигура, превратившаяся теперь в еще одного призрака. – Пусть расцветут твои надежды.
Призрак закрутился в ловком пируэте и собрал в своем нематериальном «я» всех остальных призраков Пламтри, а Коди осталась стоять на песке рядом с Кокреном. Он цепко схватил ее за руку, чтобы удостовериться, что она живой человек, и, конечно, чтобы не позволить последовать за призраком, который уже проскользнул по мраморной лестнице и булыжному причалу к лодке, и на мгновение тихая музыка вроде бы изменилась, и зазвучало: «Я верну тебя домой, Кэтлин».
– Но я останусь одна! – взвыла Коди в явном потрясении и отчаянии.
– Нет, не останешься! – громко сказал Кокрен. Он крепко взял ее за плечи и повторил, глядя в лицо: – Ты не останешься одна.
– Нет, – слабым голосом согласилась она. – Не останусь. – Она прижалась к нему, и он крепко обнял ее.
