Когда вечеря закончилась, я не очень понимала, что делать дальше. По счастью, тут от цепочки монахов, потянувшихся к выходу из церкви, отделился один, немолодой и худой, и спросил шепотом:
– Вы гостья?
– Да, – ответила я, протянув ему руку. – Я Рейчел.
– А я брат Брендан, занимаюсь гостями, – ответил он и повернулся в сторону пары средних лет, которая, как я вдруг заметила, все это время просидела у меня за спиной. «Должно быть, Грег и Сьюзан, мои соседи!» – поняла я.
Время между вечерей и ужином для бенедиктинцев священно: обычно оно проводится в полном молчании. Так что мы трое последовали за братом Бренданом прочь из церкви, по моему любимому холлу с эхом в трапезную, не произнося ни слова. Я старалась идти на цыпочках, чтобы не цокать, и твердо решила на следующую службу надеть теннисные туфли с плоской подошвой – плевать, как они будут сочетаться с длинной черной юбкой! Когда мы дошли до моей комнаты, брат Брендан остановился перед дверью; тут я увидела, что, не знаю уж почему, оставила дверь открытой.
– Ох! – прошептала я, покраснев. – Я не хотела…
И поспешно прикрыла дверь, чувствуя себя страшно неловко. Сьюзан, высокая седеющая женщина с кружевной наколкой на волосах, использовала случай тепло мне улыбнуться; никто не сказал ни слова, но от ее молчаливого приветствия мне стало намного легче.
Столовая оказалась маленькой, но оборудованной шведским столом вроде тех, что можно найти в кафетериях небольших колледжей. Несколько столов стояли отдельно – для гостей. Грег, Сьюзан и я, вместе с братом Бренданом и еще несколькими людьми, не носящими монашеских одеяний, сели там. Странновато было ходить вокруг буфета и набирать себе еду, ни словом не обмениваясь с окружающими; но, должна признаться, возможность избежать получаса неловкой беседы ни о чем меня только порадовала. Вместо разговоров один пожилой монах громко читал вслух отрывки из Фомы Кемпийского, а потом жизнеописание Дитриха Бонхёффера
[144].
После ужина мы вместе с монахами снова отправились в церковь, чтобы отслужить повечерие, последнюю – и для многих самую любимую – службу ежедневного богослужебного круга. Ежедневный богослужебный круг, или «часы», представляет собой собрание разных молитв, как псалмов, так и других традиционных гимнов и песнопений; монахи читают и поют их в определенные часы каждого дня.
Теперь основное помещение церкви было погружено во тьму. Мы встали друг напротив друга на освещенных хорах и начали петь по лекционарию и Псалтири, и при этом то сидели, то вставали, то кланялись, то преклоняли колени. Мне казалось, что я снова в школе, на уроке танцев, и стараюсь поспеть за учительницей, показывающей нам движения макарены. Монотонное чтение и пение рассеивало и отвлекало внимание. В какой-то миг я уронила лекционарий: стук упавшей книги показался мне грохотом землетрясения. Я так старалась не издавать никакого шума, что почти не вслушивалась и не вдумывалась в слова, льющиеся из наших уст:
Живущий в тени Всемогущего, в обители Всевышнего обитающий. Скажет он Господу моему: Ты мое прибежище и сила, Бог мой, на которого полагаюсь я…
В руки твои, Господи, предаю дух мой. Ибо Ты искупил меня, Господи, Боже правды. Храни нас, Господи, как зеницу ока Твоего. Укрой нас под сенью крыл Твоих…
Ночь мирную и конец непостыдный даруй нам, о Боже Всемогущий…
Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу, и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.
После повечерия монахи соблюдают «великое молчание» – ни с кем не обмениваются ни словом до завтрака следующим утром; так что я скрылась в своей комнате и принялась за чтение «Откровений Божественной Любви» Юлианы Норвичской:
Я видела, что [Бог] есть все, что для нас добро и приятно: Он – наше одеяние, ибо любовь Его облекает нас и никогда не покинет; Он – все, что питает нас, согревает и дает нам жизнь…
[145]
Укрытая, словно одеялом, этой Божественной любовью, я наконец перестала тревожиться о том, как бы не потревожить монахов шумом, и погрузилась в тишину.
Мне приснилось в ту ночь, что я снова оставила дверь открытой, и ко мне вошла в нежном золотистом сиянии Дева Мария. Она повернулась, и я увидела, что на ногах у нее красные сапожки с высокими каблуками: но, каким-то чудесным образом, шаги ее оставались беззвучны.
Прямо скажем, пророк Иеремия – не тот человек, которого ожидаешь услышать в шесть утра!
Но на следующее утро, еще до рассвета, я стояла на хорах и повторяла вместе со всеми: «Проклят день, в который я родился! день, в который родила меня мать моя, да не будет благословен! Проклят человек, который принес весть отцу моему и сказал: “у тебя родился сын”, и тем очень обрадовал его. И да будет с тем человеком, что с городами, которые разрушил Господь и не пожалел; да слышит он утром вопль и в полдень рыдание за то, что он не убил меня в самой утробе – так, чтобы мать моя была мне гробом и чрево ее оставалось вечно беременным. Для чего вышел я из утробы, чтобы видеть труды и скорби и чтобы дни мои исчезали в бесславии?»
Все это мы пели монотонно, без всякого выражения. За сокрушениями пророка последовал псалом 48, где Давид предлагает слушателям такие размышления: «Каждый видит, что и мудрые умирают, равно как и невежды и бессмысленные погибают и оставляют имущество свое другим. В мыслях у них, что домы их вечны и что жилища их в род и род, и земли свои они называют своими именами. Но человек в чести не пребудет; он уподобится животным, которые погибают».
Прекрасные мысли с утра пораньше! Ох, как мне не хватало чашечки кофе!
С другой стороны, завтрак в тишине показался мне отличной идеей: хорошо бы ввести такую традицию во всех богобоязненных семействах, где имеются «совы»! Я сидела в столовой рядом со Сьюзан и намазывала булочку плавленым сыром в спокойном, уютном молчании: идеальный завтрак для интроверта и ночной пташки, предпочитающей проводить утро с углеводами, а не с людьми.
А вот бедная Сьюзан, похоже, была «жаворонком» – и выглядела так, словно вот-вот взорвется. Мы посетили вместе уже три службы, дважды вместе поели – и все это без единого: «Расскажите, что привело вас в бенедиктинский монастырь в алабамской глубинке?»
Наконец завтрак был окончен, монахи разошлись по своим делам, а мы смогли поговорить.
Оказалось, Грег работает в компании связи, разрабатывающей какое-то важное оборудование для военных; сюда он приехал из Бирмингема на деловую встречу. Сьюзан стала искать, где бы им остановиться, и нашла этот монастырь.
