К концу года библейской женственности моя нить была вся в узлах. Как и любой другой год, этот был полон ошибок и осуждения, лицемерия и страха, бездумных слов и забытых истин. И, как и в любом другом году, были в нем чудные минуты прощения и благодати, прозрений, восхищения и любви. Как говорила Энн Ширли: «Завтра будет новый день, еще не замаранный ошибками»
[160]. В Рош ха-Шана, верят иудеи, весь мир начинает жить заново. Так что в последний день проекта и в первый день сияющего новизной года я отправилась в лес Лорел-Сноу к западу от города, чтобы смыть с себя грехи.
Лорел-Сноу, просторный лес площадью 2259 акров, со всех сторон окруженный холмами, известен у нас как «лесной карман». Если хотите узнать, долго ли человек прожил в округе Рей, просто спросите у него, хорошо ли он знает «карман». Для тех из нас, кто здесь вырос, лесные тропинки, ручьи и заброшенные шахты – неотъемлемая часть нашей общей истории. Знаю множество людей, которые бросили свой первый камень через ручей Ричленд, выкурили первый «косячок» в Баззард-Пойнт и у водопада Лорел в первый раз поцеловались. Сколько раз нас там застигали грозы! Сколько раз мы летели кувырком и разбивали коленки, зацепившись за корень серебристого клена! Сколько раз ныряли с головой в его ледяные речки! «Лесной карман» знаком нам, как запах матери… так что, если слышите, как кто-то называет его «лесной массив Лорел-Сноу» – не советую брать этого человека себе в проводники.
Мы с Дэном отправились туда вдвоем. Отчасти потому, что извилистая проселочная дорога, ведущая к опушке леса, требовала «Эксплорера» с четырехколесным приводом, но прежде всего потому, что этот важный для нас обоих день хотели провести вместе.
К большой моей радости, 30 сентября 2011 года оказалось моим любимым днем в году – тем, когда впервые надеваешь свитер. Солнце ярко светило с безоблачного осеннего неба, однако деревья вздрагивали и вздыхали от порывов холодного ветра. Удушающая жара спала, все казалось свежим, обновленным и на удивление живым – как будто сама земля знала, что наступил новый год, и приветствовала его.
По освещенной солнцем тропинке меж деревьев мы подошли к ручью. Выйдя на открытое место, огляделись – как всегда хочется сделать на открытом месте. Сквозь листву, уже тронутую первым багрянцем осени, сочились солнечные лучи. Перепархивали по ветвям птицы, кое-где мелькал рыжий беличий хвост. Справа возвышался утес; по сравнению с ним мы вдруг показались себе странно маленькими. Мы прошли мимо гигантских валунов, мимо старой шахты и упавшего дерева. Все громче и громче слышалось журчание ручья. Мы приближались к выбранному мною месту.
На мне была толстовка и кадетская шляпа, а в руках – шерстяная торба ручной работы, подарок Марты, Тавифы из Боливии. В торбе я несла кусочек халы, отложенный для жертвоприношения – его, как и большие хлебы, я разрезала на полосы, заплела и испекла; шофар и мой потрепанный «Общий молитвенник».
– Нужно быстрое течение, – ответила я. – Я знаю где.
– Может, здесь? – спросил он несколько минут спустя, там, где ручей сузился, и пенящаяся вода с трудом пробивала себе дорогу сквозь мшистые камни.
– Я знаю, куда иду, – ответила я.
Наконец мы дошли до места. Здесь ручей расширялся, и его пересекала наискось, вроде природной запруды, цепочка крупных плоских камней. С одной стороны от этой преграды вода двигалась медленно, с другой срывалась водопадом.
Все как мне запомнилось.
– Здесь! – воскликнула я, и мы начали пробираться к воде.
Дэн помог мне выбрать идеальное место – освещенный солнцем камень между двумя водопадиками, – а сам отправился погулять вверх по ручью, чтобы я могла совершить ташлих в одиночестве.
Как и любой другой год, этот был полон ошибок и осуждения, лицемерия и страха, бездумных слов и забытых истин
Ташлих (буквально «избавление», «отбрасывание») – традиция, восходящая к Средневековью: суть ее в том, что кающийся символически бросает свои грехи в пучину благодати Божьей. Это время и покаяния, и радости: человек вспоминает все свои грехи и промахи за весь год, признает их – и смывает с себя, чтобы войти в новый год и в новую жизнь чистым, без ошибок.
Свой обряд ташлих я начала с шофара: при звуках его стайка птиц вспорхнула с ближайших деревьев и бросилась врассыпную. Затем села на камень и начала читать Покаянную литанию из «Общего молитвенника», которая начинается так: «Отче пресвятой и всемилостивый! Исповедаю перед Тобою и всем сообществом святых на небе и на земле: согрешил я словом, делом и помышлением, соделанным и несоделанным. Я не любил Тебя всем своим сердцем, и умом, и силою. Не любил и ближних как самого себя. Не прощал другим, как Ты мне прощаешь».
Прочтя все до конца, я достала халу и начала разламывать ее на мелкие кусочки. С каждым кусочком вспоминала и признавала еще один грех, совершенный в прошедшем году.
Некоторые мои грехи относились к проекту: ныла и ворчала из-за простых домашних обязанностей; осуждала других женщин за то, что живут не так, как я; жаловалась; жалела себя; швыряла книги в стенку; набрала полную «Копилку Сварливости»; не ценила, скольким пожертвовал ради моего проекта Дэн и как старались поддержать меня родные и друзья; тщеславно беспокоилась о своей внешности и переживала из-за сущих пустяков, в то время как женщины по всему миру терпят страшные беды, которые я могла бы помочь предотвратить; злилась на тех, кто критиковал мою работу; смотрела свысока на тех, кто понимает Библию не так, как я; сердилась на Бога и требовала ответов вместо того, чтобы просто спрашивать, терпеливо и с верою; и, кстати, так и не отвезла на переработку мусор!
А другие грехи были из тех, с которыми борюсь всю жизнь: я слишком озабочена тем, что обо мне думают; считаю, что деньги решают все проблемы; не умею слушать других; не умею вовремя остановиться; путаю свои желания с потребностями; работу ставлю выше отношений; люблю посплетничать; беспокоюсь по пустякам; многого боюсь; порой сомневаюсь в хороших качествах других людей, да и в своих собственных; бываю безрассудна, бездумна, эгоистична, зла – и этим наношу вред миру.
Каждую крошку хлеба я растирала между пальцами, пока не чувствовала, что полностью простила себе этот грех. А потом бросала крошки, одну за другой, в быстро бегущую воду. С некоторыми я не расставалась дольше, чем с другими. Одни крошки сразу уносила река, другие еще несколько секунд вертелись в водоворотах и бились о камни. Когда я закончила, халу, должно быть, распробовала вся местная рыба – а мне стало легче.
«Кто Бог, как Ты? – вопрошает традиционная молитва, завершающая ташлих. – Ты, прощающий беззакония и не вменяющий преступления… Не вечно гневаешься Ты, потому что любишь миловать. Ты опять умилосердишься над нами, изгладишь беззакония наши. Ты ввергнешь в пучину морскую все грехи наши» (Мих 7:18–19).
В заключение я прикрыла глаза, вдохнула холодный влажный воздух и сосредоточилась на созерцательной молитве. Святым словом на этот раз я выбрала «благодать»; однако здесь, под теплым солнцем, над бегущей водой, среди деревьев, машущих мне ветвями, все слова показались лишними. На миг нечто произошло со мной – нечто такое, для чего не подобрать слов: словно корни мои переплелись с корнями всего остального мира. Я открыла глаза – и синева неба, багрянец листвы, сталь воды под ногами стали моей молитвой.
