– Вообще, у меня есть дом. Развалюшка в Кавале. Я туда вернулся, когда из тюрьмы вышел. 23 года отсидел. Но… На что мне его восстанавливать? Работы-то нет. Так что – да, кризис…
– Что же вы натворили, что вас на столько закрыли? Неужели убийство?
– Экономические преступления! – твердо ответил Аристид, отводя взгляд на проезжающие мимо машины и вертя самокрутку.
– Тяжело на улице?
– Нормально. Утром здесь, в Каллимармаро. Работаю в туризме. Цель – заработать двадцать евро. Сегодня хороший день – жара. Я за три часа свою дневную норму выполню. После работы иду за едой. Покупаю в таверне сувлаки или что-то аналогичное из меню. Обязательно вино. Полтора литра в пластиковой бутылке. Прихожу домой, в парк. Закусываю, выпиваю вино. Курю одну или две сигареты. Ну, ты понимаешь какие? Гашиш. И – все. Сиеста. Ложусь спать. Сплю до вечера.
– Вечером не работаете, значит?
– Хочу! Имею такое намерение. Но каждый раз лень. После вина и гашиша, знаешь… Да и зачем мне лишние деньги? Семьи нет, собаки нет… А мне одному хватает.
– Значит, можно сказать, что вы счастливый человек?
– Счастливый? Да ну, смеешься? Не это главное. Главное, я – здоровый человек. Каждый день полторашка вина и гашиш, и ничего – чувствую себя, как будто мне 30, а не 70. Другие мужики в моем возрасте давно уже кто от простатита, кто от давления лечится, а я ни одной таблетки в жизни не выпил!
Подошел автобус и выгрузил в горячий желейный воздух измученных жарой и жаждой туристов.
– Хочешь сигарету? – предложил мне Аристид на прощанье.
– Да нет, спасибо, не надо. Жарко! Давайте я лучше у вас воды куплю.
– Правильно! – уважительно согласился он, протягивая бутылку. – Главное – здоровье! А деньги спрячь! Сегодня жара, хороший день – так что это подарок фирмы. Я же работаю в туризме!
Вечные ценности
Иванов день – неверное название. Не отражает сути праздника. Правильнее говорить Иванова ночь.
Воздух в эту ночь мягкий, живой. Обновляет и греет, точно сентиментальный романс: «Обойми, поцелуй, приголубь, приласкай». Плотные белые плафоны магнолии выделяют густой и привязчивый, как у ополаскивателя для белья, запах.
В сквере рядом с церковью зажгли фонари и устроили танцевальный вечер: исполняют народные танцы. В первом танце – «Сирто» – солирует священник-пенсионер папа Христос, наш неофициальный районный лидер. Следующий танец («Родосский попрыгун») Христосу уже не сдюжить, и он покидает круг. Садится за столик к друзьям. Они разговаривают, пьют пиво, едят греческий салат и жареную кукурузу – на дворе Петровский пост.
Чуть поодаль пожарные разводят костер. Женщины бросают в него жухлые первомайские венки из засохших цветов. Дети прыгают через огонь. То есть их быстро-быстро переносят на руках пожарные, а то еще не дай бог обожгутся.
Маленький мальчик стоит в сторонке с бабушкой. Он тоже хочет прыгнуть, но бабушка его притормаживает. Пожарный замечает его, пытается ободрить:
– Как тебя зовут?
– Ахиллес, – еле слышно отвечает мальчик.
– О, какое имя! Такое громкое имя нельзя говорить так тихо! Прежде всего Ахиллесам надо быть смелыми!
– Прежде всего Ахиллесов надо беречь! – вмешивается бабушка.
Беседуют две женщины: возраст неопределенный, может, лет пятьдесят. Домохозяйки из танцевального ансамбля. Только что танцевали с папой Христосом. Яркая помада, глаза обведены синим, волосы забраны в хвост, белые блузки, черные брюки, туфли на удобном каблуке.
– На завтрак сегодня сделала блинчики, на обед сварила рис, колбаски, покрошила салат. На ужин – пиццу.
– Чего это ты разогналась?
– Да это я… чтоб не готовить!
За столиком молодой отец. Пришел один – видимо, мама осталась дома, отдыхать. Левой рукой держит длинную вервицу кебаба, правой – младенца, который шевелит голыми ножками и тянет в рот бумажную скатерть.
– Плюнь ее, сынок. – вразумляет его отец. – И расти скорей. Поймешь, что кебабы вкуснее!
За другим столиком дискуссия:
– Настоящие танцы – только народные! – кричит седой, как лунь, дедушка, оглушительно грохоча четками в полемическом азарте.
– Как это только народные? А балет? – горячится в ответ другой дедушка.
– А ты попробуй выпить бутылку виноградной водки и станцевать балет! А? Не выйдет? То-то и оно!
Возвращаемся домой мимо рыбной лавки. Ее хозяин – усатый толстяк Орион – не так давно модернизировал ее согласно духу времени: добавил ресторанчик с суши. Молва пророчила ему скорое разорение: виданное ли дело, чтобы греки ели сырую рыбу! Но ресторанчик работает. За уличными столиками ужинает несколько компаний.
Мы проходим, здороваемся с хозяином, стоящим на пороге, и замечаем, что из ресторанной кухни подозрительно тянет жареной рыбой и даже, кажется, барашком…
– Как же, Орион, ты утверждал, что это несовременно?
– Ничего подобного я говорить не мог, – возражает Орион. – Потому что баран и жареная рыба – это вечные ценности!
Извращение
В последнее время мы с Йоргосом разговариваем мало. У нас типичный греческий дом в два этажа, мать их за ногу. Гинекей, то есть я, на первом, Йоргос на втором. Если и случается перемолвиться словечком, то обсуждаем серьезное – кто потерял ключи, кто забыл заплатить по счету или варианты репрессий как следствие. Я даже соскучилась. Дождалась, когда Йоргос придет с работы, притормозила его на лестнице, спрашиваю: «Какие новости? Что слышно в мире?»
Йоргос удивился. Ничего особенного, говорит, не произошло. Но ясно стало – ему тоже меня не хватало. Размахнулся на романтический вечер и повез меня в магазин, чтобы я выбирала. Одного шоколада с марципаном удалось пронести четыре плитки. Французское мерло и тому подобное: классический женский продуктовый набор. Сели, открыли вино, продолжили разговор. Йоргос спрашивает:
– Догадайся, что сделал Димитрис своей жене Евангелии?
– Что? Подарок? Ребенка?
– Нет!
– Ну что тогда?
– Отвел на стриптиз. Она никогда не была.
– Я-то была. Так что и не мечтай. И вообще – что тебе там делать? Скажи Димитрису, что у тебя и так жена-блондинка дома в полном твоем распоряжении.
– Да я скажу. Скажу, не беспокойся. И добавлю, что мы с женой занимаемся извращениями.
– Извращениями?
– Да, извращениями! Как еще назвать то, что мы купили и пьем это мерло, когда у нас дома двадцать литров своего домашнего вина?!
