– У меня нет детей!
Дама не отступает:
– А коты… коты у тебя есть?
– Нет!
– А собачка? – в голосе дамы дотлевает последняя надежда.
– И собачки нет.
– Значит, у тебя есть главное, что нужно человеку, – покой.
Судя по печальному лицу дамы, в ее жизни есть избыток всего, кроме главного.
Эраст кладет ей порей, редис, картошку. Петрушка в подарок. Но дама все равно немножечко грустит. Эраст пытается ее утешить:
– Погодите, вспомнил! У моего соседа есть собака. Вернее, даже несколько собак!
Сделав покупки, возвращаюсь назад. Прохожу мимо Прокопия. Амплитуда его колебаний значительно увеличилась. К раскачиваниям добавилась новая яркая дискурсивная деталь: активное дирижирование правой рукой с зажатой в ней сигаретой.
– Девушка, – обращается он к молоденькой покупательнице, одетой в модную в этом году зеленую куртку с капюшоном с розовой опушкой, которая делает ее похожей на цветущую опунцию. – Вернее, что я говорю? Какая ты девушка? Ты же кукла! Сколько тебе лет?
– Семнадцать, – отвечает «кукла».
– Дааа… прекрасный возраст. Не то что я. Пора под мрамор – помирать.
– Но зато у вас есть жизненный опыт, – безжалостно спокойно говорит девушка, принимая сардины у помощницы Прокопия Ирини.
– Э, опыт… да зачем он людям нужен? Только для того, чтобы не делать новых ошибок, а повторять старые!
Девушка пожимает плечами и уходит.
Прокопий затягивается потухшей сигаретой. Выбрасывает ее. И сообщает Ирини, которая стоит спиной к нему и чистит проданного лаврака:
– Насчет Бога не знаю, а бессмертие есть.
Ирини вопросительно оборачивается, держа в руках нож, блестящий от налипшей на него чешуи.
– Да! Юность – это бессмертие. Жалко только, что оно такое маленькое. И никто не успевает это вовремя понять.
Солнце, выйди
Даже энергичное южное солнце иногда прокрастинирует. Не выходит. Тогда вместо прозрачного неба – обмякшие от влаги облака. На мраморных ступенях лестниц – испарина тумана.
В мясной таверне за соседними столиками две компании с собаками. Бультерьер и мопс. Непонятно, почему этих животных называют одним словом «собака» – настолько они разные.
У бультерьера какое-то невероятно белое, гладкое, ровное тело, напоминающее гигантское яйцо. Яйцо поставлено на мускулистые, укороченные, как у борца, ноги. С одной стороны к яйцу приделан подвижный загнутый хвост, с другой – приварена большая треугольная голова. Бультерьера придумал чувак с юмором: вместо глаз поставил рядом две черные точки, причем наискосок. Главные мимические инструменты – брови – вообще отсутствуют, поэтому неизвестно, что у бультерьера на уме. То ли сожрать тебя хочет, то ли в любви признаться. Как понять? Никак. Бровей-то нет, зеркала души тонированы.
Мопс – совсем другое дело. Ажитированный, как Сара Бернар в трагедии Расина. В малороссийских карих очах, в трагически воздетых к небу бровях – мильон терзаний, даже если ему в эту минуту весело. Душа Пьеро, по ошибке заключенная в тело Гаргантюа.
Бультерьер и его хозяева флегматично обедают. Люди вдумчиво едят мясо, смеются, бультерьер не сводит прицел с соседнего столика. Вкусно пахнет жаренной на углях свининой, беззаботно звенят ножи и вилки. Только паре с мопсом не по себе, аппетит испорчен.
– Зачем вообще ты его взял? – восклицает женщина.
– Ты же знаешь, Ион не любит быть дома один, Ион любит гулять.
– Гулять! – закатывает глаза женщина. – Вот именно, гулять! Пошли бы вместе в парк. В парк, а не в таверну!
– В парк он не захотел, – угрюмо отвечает мужчина и целует Иона в морщинистый сократовский лоб.
* * *
Две интеллигентные дамы пьют кофе, неглубоко затягиваются душистыми тонкими сигаретками. Одна говорит другой:
– Ему нравится Рэмбо, мне Артюр Рембо… Нет, все-таки у нас много общего…
* * *
На рынке завсегдатай, господин Орион, не признал Прокопия. Прокопий и правда сегодня на себя не похож: тихий, трезвый, лицом светел, вместо обычной заношенной футболки с символикой Эгейских авиалиний – чистая выглаженная рубашка.
– Что с тобой? – восклицает покупатель.
– А что такое? – отзывается Прокопий.
– Да у тебя лицо чужое… как будто ты из парикмахерской.
Лука, продавец фракийских дынь, рассказывает о сыне:
– Панос занимался баскетболом, он же высокий, но заболелау него нога. Пришлось бросить. Теперь никакого спорта, будет каждый день ходить в зал… Так жалко. А какой он умный! Представляешь, его девушка на три года его старше. Да, Панос самый умный у нас в семье…
Прокопий сосредоточенно сворачивает плотные картонные кульки для будущих покупок.
– Что это за рыба, спар? – спрашивает его госпожа Хараламбула, ехидная старушка в черном. – Для жарки или для духовки?
– Для всего, – отвечает Прокопий. – Спар – царь рыб!
– Что-то для царя он больно скромно выглядит, – язвит Хараламбула.
– А он без комплексов, дорогая! Говорю же: царь, а не тиран!
* * *
– И все же, что с тобой? Ты как будто не в себе, – допытывается господин Орион у Прокопия.
– Да вот солнце не вышло, – хмуро отвечает Прокопий.
– Солнце? И что с того?
– Если не выходит солнце, то не выхожу и я!
Греческие новости
Дождь в любой стране пахнет одинаково – свежими зелеными листьями, широко говоря – лесом. На зареванном осеннем небе растекшаяся тушь облаков. Но сквозь облака разливается не вода, а румянец. Пасмурно, и все равно приходится надевать солнечные очки.
Прилавки завалены диким одуванчиком, осотом, шпинатом. Роскошь греческой бедности.
– Ты слышал прогноз? Будет дождь?
– Сейчас нет. А вот к вечеру следует ожидать многого…
Небо рябит в жидком зеркале луж, на проводах расселись ласточки-береговушки. Бросили, значит, ипотеку в Псковской области и летят зимовать на Борнео. Тянут свои долгие, удивительные трели – звонкие, но без единого гласного звука.
– Почему у вас помидоры сегодня дешевле? Это те же, что и на прошлой неделе, коринфские? – подозрительно расспрашивает госпожа Эвридика.
На табличке значится имя продавца: Патрокл Христофорос.
Патрокл рыхлый, маленького роста, с круглыми женскими бедрами, в очках. Настроен апокалиптически. Эмоции льются через край, как у всех проповедников конца света.
– Так от рынка зависит, Эвридика! Сегодня рынок дешевле! Ты в помидор смотри! В душу ему! Где бы ни разрезал – кровь, сахар! Это не помидор, а… свекла! Здоровый, горный… Еще десять дней, и не будет тебе помидора! В следующем году пожалуй!
