Прокопий
Прокопий маленького роста, смуглый, тощий, с хриплым прокуренным голосом. Производит впечатление человека, который не ест и не пьет – но не потому, что это у него нет аппетита. А потому, что он в этом не нуждается – вино у него течет по жилам вместо крови, а питается он, как языческое божество, жирным дымом костров, которые разводят зимой рыночные торговцы, чтобы не замерзнуть.
Внешность у Прокопия жуковатая, но его украшает тонкое понимание вещей. Он никогда не стоит за прилавком – всегда перед ним, на проходе, дает шикарное стендап-представление. Шутит, философствует, обнимается с покупателями.
Женщине с мальчиком, которые подошли к нему, чтобы поздравить с прошедшими, сказал на ухо:
– Идите к Янису в таверну, ешьте, пейте, скажите, пусть запишет на мой счет.
Женщина засмущалась – она даже ничего сегодня не купила, а он ей строго:
– Ты не волнуйся. Это для меня. Хочу быть счастливым каждую минуту! Разворачивается к Манолису и заявляет:
– Я поэтому с красавицей расстался!
Манолис взвешивает помидоры со скептическим видом: расстался с красавицей, чтобы быть счастливым? Серьезно?
– Именно из-за этого. Жизни не было. Идем с ней по улице, и каждый говорит – о, посмотри, какие ноги. О, зацени, какие руки. Она, конечно, рада, а мне-то каково! Мне одни переживания. А я хочу жить. Жить спокойно и счастливо! Правильно я говорю, мадемуазель? – спрашивает у меня Прокопий.
При входе на рынок передвижная жаровня торгует колбасками, свиными и куриными шашлычками. Все столики в тени заняты.
– Если ты чему-то научился, то будешь это делать… – говорит мужчина средних лет другому, подвешивая фразу на паузу, чтобы разлить рецину из жестяной пол-литровой кружки по пузатеньким стеклянным стаканам.
– Хорошо? – пытается угадать конец фразы собеседник.
– Необязательно. – не соглашается оратор. – Но, – поднимает палец вверх, – ты будешь это делать постоянно! И много! Как повелось.
– М-м-м. Не понимаю. Приведи пример. Вот ты что научился делать?
– Пить вино.
– Знаешь, почему она называется «Христова рыба»? – спрашивает у меня Прокопий, выбирая из груды мрачных рыб с иконными ликами розовые, твердые, как коктейльные соломинки, усы креветки.
– Нет, не знаю.
– Видишь, у нее черные пятнышки по бокам? Это Христос ее взял, чтобы накормить народ Израиля. Слышала про такое?
– Про чудо с рыбой слышала, но про пятнышки нет.
– А это следы от пальцев Христа. Мне сначала сомнительным казалось, но потом я подумал – столько лет этой рыбе, а пятнышки не исчезают. Может, и правда Христос до нее дотронулся, зря не скажут.
Скажут не просто не зря, скажут прекрасно. Говорить здесь умеют.
ПАХНЕТ ДЕРЕВНЕЙ. ПРИБИТОЙ ДОЖДЕМ ПЫЛЬЮ. ОСТЫВШИМИ ЛИСТЬЯМИ.
Новые Апории
Начиная с первого сентября греки приветствуют друг друга так:
– Хорошей зимы!
Тени потемнели. Небо заволокло штормовыми барашками. Неоновый кончик солнечного носа едва торчит из кучи белесых пуховых облаков.
– Лучший месяц! Солнца нет, можно не торопиться, гулять в свое удовольствие, – перетирают на рынке косточки сентябрю.
Пахнет деревней, прибитой дождем пылью, остывшими листьями.
– Какой сегодня ветер?
– Хвойный!
Над прилавком с «утренними» кабачками нависает Костас, пасмурный, как циклоп.
– Где ваша жена, господин Костас? – любопытствует покупательница.
– Она там, где она хочет, – хмуро отвечает Костас.
На прилавках виноград, разделенный на грозди, зимние белые дыни, фракийские, яично-желтые в зеленую крапинку, колючие кочанчики цикория.
– Зимние дыни уже можно есть? Или они должны полежать?
– Зимние дыни можно есть всегда!
Продавец яблок нахваливает товар:
– Вот сладкие, кислые, твердые, мягкие, золотые, розовые, пунцовые, с дымком, зеленые, глянцевые и махровые, гладкие и крапленые. Любые!
Покупательница хмурится.
– У меня к яблокам свои требования. Особые.
– Какие же?
– Они должны быть с одного дерева!
Табличка на луке: «Лук красный, белый, сладкий». Асфальт под ящиками усыпан сухим сусальным золотом шелухи.
Зеленщик кричит помощнику:
– Лазарь, милый. Сделай пируэт! Достань брокколи!
Овощи-фрукты кончаются, за передвижной жаровней начинается вещевой рынок.
Продавец, высоко задирая брови, объясняет клиентке:
– Мадам, размер «Д» – это для очень больших грудей…
На конец фразы накладывается голос торговки трусами. Происходит непредумышленный этнографический фарс: – Их берут в основном русские…
Рыбник Прокопий, всеобщий любимец. Глаза серафима, темперамент исчадья, подвижный, как сатир, языкастый и убедительный, как библейский змей. Великий площадной комик. Философ-циник.
– Безумие! – юродствует он, засыпая рукой в бумажный кулек сияющих скользких анчоусов. – Ничто важное в мире не происходит без безумия! Например, Эрот безумен. И слеп, и глух, но не глуп. Эй, Того! Закрой глаза, покажи всем, как мы влюблены!
Того лет семьдесят. Нежного роста, плавная и округлая, как луна, надо лбом пушистые седые венчики. Она вздрагивает и крестится.
– Что еще меня ждет? – вздыхает риторически.
– Что-что. Через девять месяцев родишь! – вопит Прокопий на весь рынок. – Все женщины покупают рыбу только у меня! Многие беременеют.
– Да что ты порешь, уймись, – вяло краснеет Того. – Куда мне.
– Нет! – горячится Прокопий. – Ты молодая! У тебя и мама жива.
– Да, – тихо говорит Того, – она…
– Погоди! – перебивает ее Прокопий. – О ней я скажу публично! Он выходит из-за прилавка и начинает с пафосом:
– Итак, маме Того 99 лет. Да! Вчера был день рожденья. И вы бы ее видели… Я видел! Ее бедро… – Прокопий как будто взвешивает в руках что-то невидимое и очень ценное. – Это не бедро, а фарфор! Щеки! Щеки – яблоки! Да я бы… Да если б не работа…
В фургончике-жаровне запыхавшаяся Антигона вытирает мокрое лицо бумажным полотенцем. Шашлычки-каламаки дружно шипят, роняя в огонь жирные слезы, копотное мясное облако взлетает над Агиос-Стефаносом, мягко оседая на волосах и на одежде. На земле авоськи с помидорами, виноградом, гранатами, яблоками. На столиках холодное вино, горячее мясо, пепельницы.
