Здесь никто никуда не торопится. Летящая стрела находится в покое, а Ахиллес никогда не догонит черепаху.
III. Мы
Греческая арифметика
«Я собираюсь в путь, но ветер мне пока не благоприятствует». Как будто временный, но на самом деле вечный мой девиз.
Таверна стоит на каком-то унылом холме; район заурядный, незначительный, домишки выстроены бездумно, нерегулярно – торчат там и сям беспорядочными пучками, как сорняки.
Официант, тощий, высокий, с длинными волосами, открывая нам дверь, проговорил безжизненным голосом человека в футляре: – Так. Муж, жена и ребенок. Итого: два с половиной человека. Проходите, располагайтесь.
Интерьер заведения свободен от безвкусной погони за новизной. Закопченный камин эпохи неолита, на стенах фотографии старых актеров, наивная живопись, овечьи ботала, старые купюры, вышедшие из обихода.
– Принесите, пожалуйста, меню! – просят гости за соседним столиком – пара с двумя маленькими детьми, девочка лет четырех бегает взад-вперед по таверне, младший сын только-только научился ходить, поэтому благоразумно придерживается семьи.
– Дайте мне тридцать секунд! – официант реагирует математически строго. – Я только передам заказ Аристотелю.
– Аристотелю?
– Повару. А что?
– Ничего… Просто у нас был еще такой философ.
– Наш Аристотель не хуже вашего. Например, он считает, что делать других людей сытыми такое же счастье, как быть сытым самому. А?! Что скажете? Красавец?
– Сильно!
– A-то! Кстати, вот ваше меню.
Глава семейства кормит сына мясными тефтельками, разламывая их на кусочки пальцами.
– Кстати, об именах… У меня была знакомая по имени Венеция и по фамилии Париж. Представляешь, комбинация? Приходит она однажды в полицию делать себе загранпаспорт. Ее спрашивают – как зовут, цель визита. Она честно отвечает: Венеция Париж, собираюсь в поездку. Полицейские обалдели – извините, мадемуазель, мы, конечно, рады бы помочь купить билет Венеция – Париж, но здесь же вам не касса!
Официант подносит красное сухое из Немей, подмигивает малышу:
– И ты, друг, тоже попробуешь вино?
Родитель отвечает без улыбки:
– Нет, нет, нет! Он еще слишком маленький. Он пьет вино только в церкви.
Эллинский способ воспитания: дети за одним столом со взрослыми. Мама целует дочку в затылок. По-гречески он называется «бифтекаки», бифштексик. Сейчас, в бетонный век поэзии, нас трудно чем-то удивить, но все-таки интересна природа тропа. Греческую фантазию регулирует аппетит: макушка тоже круглая и вкусная.
Свободная простая одежда, волосы у женщин и у некоторых мужчин стянуты в узел, весомые короткие завитки падают на длинные белые шеи, в точности как на древних вазах. Струнная музыка омывает слух, льется из динамиков под сухие прихлопы, вносящие временную ясность в замысловатый ритм. Мир меняется, только если на него смотреть глазами смертного, – в противном случае вещи не стареют.
Официант мчит на пяти пальцах наш заказ: улитки, бараньи язычки, жареный твердый сыр, пастурма-судзуки на огненной сковородке. В этом медвежьем уголке лучшие винные закуски. Буханку круглого хлеба мы не просили. Ее приносят по умолчанию: вся суть состоит в том, чтобы макать горячей горбушкой в соус.
– От гурманства к эпикурейству. Неужели возможно съесть все это вдвоем? – иронизирует официант вслух, расставляя тарелки.
– Нет, вдвоем нельзя, – отвечаем мы. – Но слава богу, нас двое с половиной!
Хорошие люди
Надпись на ящике с оливками: «Забористые – зимние. К вину». Небо враз состарилось. Поседело. Взмокло. Облака не летают, как прежде, а стоят: громоздкие, скомканные, колючие, как из серебряной парчи.
Из деревни приехал дядя Янис. Года два назад ему сделали операцию на сердце, с тех пор он следит за здоровьем и каждую осень проходит обследование в афинской больнице.
– Что в этот раз вам сказал врач, дядя?
– Сказал, что теперь мне надо пить больше вина…
– Что-что?!
– Да, так лучше циркулирует кровь. А ты что думала! Старики немощны… старикам нужна поддержка…
Настаивает на том, чтобы затопить камин, хотя настоящих холодов пока нет. «Огонь нужен не для тепла, а для компании».
Дядя с Пелопоннеса. К метрополии, как все ахейцы, относится чуток предвзято.
– Что ты делаешь в Афинах, Катерина? Ась? Работа? Да у нас полно работы в деревне! Орегано будешь собирать, горный чай… Спрос есть, иностранцам нравится. Каким иностранцам? Например, афинянам…
* * *
Семейная таверна «Лесбос». Оксюморон переливается на вывеске неоном. Таверна старая, с традициями, так называемый «исторический магазин». Полы мраморные, с мозаикой – сейчас таких днем с огнем не сыщешь. Столешницы тоже из мрамора, крупной твердой белизны. Готовит хозяин, Перикл, его сын Аристотель – официант. За свое искусство печь мясо и рыбу Перикл получил от завсегдатаев прозвище «маэстро». От жаровни пахнет чем-то церковным.
У Перикла волосы стальными колечками, такая же кудрявая борода. Завитки лежат густыми ровными волнами, как будто терпеливый миниатюрист долго рисовал море. Когда у него нет работы, он выходит в зал посидеть с посетителями, обсудить спорт, политику, погоду.
Аристотель выглядит не так былинно, он еще в начале формирования своей внешности, на месте бороды – пушок.
В центре зала трое стариков. Отглаженные рубашки, начищенные ботинки, строгий дресс-код еженедельной встречи. Рыбу принесли свою, отдали Периклу жарить, сухое красное тоже свое. Выпивали, впрочем, не только вино, но и еще что-то, из бутылочки поменьше.
– Простите, что это у вас? – поинтересовался соседний столик. Один из друзей вскочил, поднял стакан к потолку:
– Напиток богов!
– То есть?
– Ципуро!
Начинается потчевание, расспросы, тосты, дифирамбы…
Самый старший из стариков рассказывает, что ципуро это из его родной деревни, просит пробовать, сокрушается, что родина уже не та, угасает.
– Сейчас у нас всего лишь четыре таверны! А когда-то их было пять…
Аристотель склоняется к сидящему отцу, показывает головой на веселящихся «бобовых королей»:
– Ничего, что вино с ципуро мешают?
– Ничего… они видели все. Им можно!
