* * *
На Эгейском действительно шторм. Волны швыряет на скалы; отступая, они распадаются в пену. Шум бурный, праздничный, как будто одновременно открыли сотню бутылок шампанского. Затем море со всхлипом всасывает назад воду, которую только что громко выплюнуло.
Ветер поднял со дна какие-то щепки, нагнал сора, собрал в кучу потерянные непарные тапки, пустые пачки сигарет, детскую маску. Старик в длинных, по колено, плавках восторженно перекрикивает вой ветра:
– О! Какое здесь море! А цвет! Вы обратили внимание на цвет?! Ведь бирюзовый! Что там Миконос! Что Санторини! Лучшее море в Греции – здесь, в Зарке! В первый раз я сюда приехал сорок лет назад, с покойницей женой… Наш медовый месяц.
Его собеседник – молодой мужчина – вежливо кивает. Он готов согласиться, но мешает мусорное пятно, бодро качающееся на волнах.
– Неужели лучшее? – вежливо переспрашивает он. – Но… почему вы так считаете?
– Так я же объяснил: медовый месяц тут провели с женой! А это лучшее, что было у меня в жизни!
* * *
В среду на рынок опоздала: продавцы уже начали собираться. Складывали в пластиковые ящики нераспроданные виноград, персики, помидоры, огурцы. На прилавке осталась картонка с рекламой: «Картофель альфа-качества! Для младенцев!»
Спрашиваю у фермера:
– Можно у вас картошки купить? Не поздно еще?
Он вытаскивает ящик с корявенькими клубнями, напоминающими небольшого размера золотые самородки.
– Набирайте! Качество – для младенцев! Или даже лучше.
– А как это – лучше?
– Это когда мама все съедает сама, а ребенку не достается.
– Понятно… Проверим… Сколько с меня?
– Ничего!
– Как это – ничего?! Вы шутите?
– Какие шутки? Я на сегодня работу закончил. Да идите вы уже, идите! Что вы стоите! Вам тоже пора отдыхать!
* * *
Греческие бабушки купаются в море: собираются в стайки и качаются на волнах, как чайки. Обсуждают актуальные новости:
– А я рассказывала тебе, как Георгия срезала мозоль?
– Как?
– Лазером!
Иногда собеседницы разражаются смехом – громоподобным, основательным, длинным, точно олимпийские боги в «Одиссее».
У берега появляется молодая женщина, прикладывает ко лбу ладонь, всматривается в море. Запеленговав богинь, орет во все горло:
– Мама-а! Мама! Ты скоро? Бабис не хочет без тебя обедать!
Одна из океанид отделяется от стайки и зычно, по-капитански трубит:
– Скажите ребенку, что бабушка ушла в море и прибудет через час!
* * *
Молодой парень торгует луком с машины. В ассортименте: лук-шалот – мелкий и побольше, сладкий красный и белый – позлее. В сторонке разложены гигантские луковицы лунного цвета – это сорт «водяной» с Закинфа.
– Берите, – зазывает парень. – Это лук любви!
– Какой именно?
– Любой. У меня весь лук – лук любви.
* * *
Отпуск закончился. Идем отмечать последний вечер в таверну. Здесь все просто: столики выставлены прямо на проезжую часть, скатерти бумажные. Хозяин таверны Никос в ладонях несет заказ священнику, папе Христосу. Тот внимательно осматривает свиные и куриные шашлычки, колбаски, куски хлеба, пожаренного на решетке, посыпанного орегано и политого оливковым маслом, дзадзики, полуторалитровую бутылку ледяного домашнего вина, поднимает глаза и спрашивает с отчаянием евангельского Фомы:
– Нико, а лимон есть? Не вижу!
Пора возвращаться в город. Жаль оставлять в прошлом деревню, солнце, море. Жаль, что летние радости такие хрупкие, такие непрочные и так быстро выводятся из организма повседневными делами. У древних греков было пять времен года. Зима, весна, лето и две разные осени: осень сбора плодов и осень переезда на новые квартиры. Эта осень переезда долгое время не давала мне покоя: зачем было нужно ее выделять в отдельную эпоху? А теперь думаю – может, для того, чтобы выделить человеку время привыкнуть к будням и не грустить? Или наоборот – чтобы нагруститься досыта. Как, собственно, и положено при расставании.
Весна
Афины заливает солнце. Все цветет. Уличные кафешки забиты народом. Люди расслабленно пьют холодный кофе или вино – игристое или белое. В очереди за мороженым пожилой толстяк: нос и глаза заслоняют бульдожьи брылы щек, сам с ноготок, одет неряшливо и неярко – серая курточка, рубашка выбивается из-под ремня, коричневые брюки.
Неловко берет рожок с фисташковым, шоколадным и «бискотти». В другую руку добрая продавщица вставляет клубничное. Направляется к машине, шаркая ногами. Машина потрепанная, коцаная, товарный вид – ноль.
В ней терпеливо ждет женщина – немолодая, усталый квадратный силуэт.
Толстяк садится (машина разом прогибается к асфальту), жмет толстым пальцем на кнопку. Брезентовый верх автомобиля со скрипом ползет назад. Солнце слепит, точно огни рампы.
Он протягивает клубничное мороженое подруге. Свое держит у груди – как вымпел. Устремляет взгляд вперед. Спина его выпрямляется, щеки отступают, высвобождая мужественный нос и волевой рот. На голове у него вырастает невидимая капитанская фуражка. Дама тоже мигом хорошеет и молодеет. Приобнимает своего героя мягкой рукой:
– Милый! У нас как будто свидание!
Весна преображает людей сильнее, чем любовь. Во всяком случае, регулярнее.
У нас, в городе
Супругам Иосифу и Маргарите сейчас, наверное, лет под семьдесят. Прожили всю жизнь в городе, но родились и юность провели в деревне. Уехали с малой родины с большим энтузиазмом, подхваченные урбанистическим духом того времени.
Работали, снимали квартиру в центре, чтобы на работу ходить пешком, заработанное откладывали, чтобы купить свой домик.
Все эти годы про деревню они не забывали – ездили на Рождество и на Пасху, летом Иосиф обязательно брал отпуск на две недели, чтобы обработать оливковые деревья, а зимой – чтобы собрать их плоды. И даже домик они купили в том пригороде, из которого им удобнее всего было в их деревню ехать – сел на поезд, и уже через два часа ты среди родных ларов и пенатов; красной жирной земли; стволов олив, пергаментно-серых, узловатых и корявых, как пальцы бабушки Стильяни; курочек, шарахающихся бесстрашным аллюром по двору и по дороге; овечьих стад, сбивающихся в треугольник; родников со сладкой и сытной, как пирожное, водой.
Сами себя они считали деревенскими. Да и как иначе? Выйдя на пенсию, они сидели в своем домике и целыми днями только и делали, что вспоминали о деревне. В любую тему вбивали, как сваю, зачин – «мы, деревенские…».
Иосиф любил рассказывать байки, в которых преобладал напряженный экшн: как деревенский пастух Янис, известный сластена, переел меда и чуть не отдал богу душу, потому что оказался аллергиком, и как его спас хозяин таверны Панайотис, влив ему в рот немного анисовой водки, которая оказалась антидотом; о том, как они с братьями в голодном детстве съели ежа, запеченного в глине, и какой он оказался вкусный – не хуже кролика; о том, как он однажды замерз в поле и решил согреться, выдернув высохший куст из земли, а с куста ссыпался скорпион и ужалил его в руку; о том, как он убил змею в руку толщиной, которая подползала к его младшему брату…
