Перед пешеходным мостом над железнодорожными путями, рядом с кафе «Поезд» стоит столб с наклейным на него объявлением о похоронах Амалии Гузуни, женщины-дерматолога. Перечислены провожающие в последний путь: дочери Даная, Ирини, Куруби, мать Элени. Вся жизнь поместилась на листок.
На рынке продавец мандаринов заклинает какую-то женщину:
– Ио! Ио, подойди сюда. Прошу, подойди.
Ио не реагирует.
– Ио, я настаиваю! Подойди и открой мандарин. Я угощаю! Возьми его в руки. Попробуй. И если он не окажется карамельным, сочным и без косточки, публично объяви меня лжецом!
Ио «открывает» мандарин. Цепкий оранжевый запах оседает на одежде и руках прохожих в радиусе двух метров.
– Ну? Кто я, по-твоему, лжец?! Отвечай, Ио.
– Ты не лжец, ты палач, Ставрос! Ты выкрутил мне руки! Я ведь не хотела мандарины! Взвешивай два килограмма!
О белокочанной капусте написано на ценниках – «нежная», а о помидорах – «последние». Эммануил, зеленщик, складывает помидоры в мешок акцентированными движениями фокусника, которые можно бы принять за грубость, если бы не было очевидно: Эммануил старается, ибо порядком пьян. На столике сияет початая бутылка виноградного самогона.
– Зимой, – объясняет он покупателям, – человеку трудно быть веселым. Детям помогают рождественские елки, а взрослому этого недостаточно. Взрослому необходимо ципуро.
Появился новичок: продавец грибов. На прилавке разложены белые, серые, желтые вешенки, упругие и блестящие, как макинтоши.
Возле прилавка толпятся дамы. Видно, что грибов им хочется, но страшновато брать их у незнакомого.
– Откуда грибы, из Марафона? – подозрительно интересуется одна.
– Нет, из Оропоса.
– А сам-то ты, мил-человек… часом не албанец будешь?
– Сам албанец. Но грибы греческие. Из Оропоса.
– Я не националистка, пойми правильно. Вернее, националистка, но тихая… Я только по еде. Положи мне кило шампиньонов, дитя мое!
– Встретил тут одну девушку, – сообщает один рыбник другому. – Исключительно образованная!
– Как ты это определил?
– Выпускница университета!
– Пф! Университет – это не образование. Диплом можно купить. Образование – это…
Рыбник не заканчивает фразу. Склоняется перед покупательницей. Наполняет бумажный кулек прозрачной, невесомой рыбой-соль. Прижимает к сердцу пятиевровую бумажку. Машет рукой: – Оревуар, мадам!
Поворачивается к коллеге, берет с блюдца тлеющий окурок:
– Так вот. Образование – это опытность и мастерство!
Бабель говорил, что базар – это лицо города. У нашего агиос-стефановского оно мужицкое, похмельное, простое. Зато на нем всегда улыбка.
Русский салат
Дождь начался в пятницу и кончился в понедельник вечером.
Дом отсырел, поплыл, зацвел, бетонные столбы калитки обросли рокайлями улиток. Солнце сжалось в прохладный янтарный шарик, кануло куда-то в соседний космос – освещать другой рай. Дышать тяжело, как через влажную тряпку. Рваный туман тянется низко вдоль горной гряды – как будто великан присел на корточки и смолит запретную цигарку, направляя аккуратной ладонью дым в сторонку.
Зашла в лавку за сыром и вином. Хозяин за прилавком. Обстоятельный, крупный мужчина в белом халате. Прошу – вина, пожалуйста. Он уставился на меня и говорит:
– Но у меня только красное!
С какой-то непонятной мне тревогой.
Потом почесал в затылке и сказал куда-то в сторону:
– Впрочем, есть розе.
Просканировал меня еще раз.
– Впрочем, вам я его не рекомендую! Это же настоящий муравас.
Я тоже на него посмотрела. Строго. Дала понять, что вызов принят.
– Наливайте, попробую.
Налил. Цвет коричневый. Пахнет спиртом. И на вкус спирт.
– Это что, бренди? – спрашиваю.
– Розе. Настоящий муравас! Ему пять лет. И потом. Оно с Крита. Это их фирменное розе. Я же говорил. Вам я советую другое вино. Вино, которое быстрее всего кончается… Как его? А! Каберне совиньон. Вот. Только там последние капли остались. Оно очень быстро кончается.
– А именно? Сколько осталось?
– Так… 850 мл… – испуганно. – Вам хватит?!
Сложила покупки, выхожу на улицу, а тумана нет – растаял. Мама загнала великана домой. Плоды хурмы взрезали асфальт жирными оранжевыми взрывами. Одно цветет зимой, другое – летом, как говорил поэт.
Пока стояла, вышел хозяин лавки – покурить. Оглянулся, увидел меня, проговорил вполголоса, по-дружески, конфиденциально:
– Русский салат еще не хотите взять? Вы знаете, греки совсем не умеют готовить русский салат. А у меня он отличный! Потому что его делает румынка.
Вдовий деликатес
Сколько бы лет ты ни прожил в чужой стране, ты все равно останешься здесь иностранцем. Чтобы постичь местные нюансы – чем отличается ставрида зимняя от ставриды летней, какая рыба наиболее полезна в Плеяды и прочее, и прочее, – на все на это требуется целая другая жизнь, которой у меня, в общем, нет. Нельзя родиться дважды.
Многие греческие мужчины – красавцы. Реконструкция рисунков древних ваз. Графика, вернувшаяся в плоть. Стать, миндальные глаза, аполлоновы носы, матовый прозрачный янтарь кожи, геракловы мускулы, густые античные волосы, свернутые в плотные завитки, как коврики на цыганской распродаже. Но есть одна проблема – рост. Он, видите ли, небольшой. Скажем прямо – средний. Я без претензий – сама невеличка: метр шестьдесят пять. Как говорила наш хормейстер в музыкальной школе города Полярного Валентина Васильевна Письменная, «рост Венеры Милосской». Не знаю уж, почему она так решила. Сначала я думала, что Валентина Васильевна читает много книг по истории, а потом вспомнила, что она сама была метр шестьдесят пять, и сопоставила эти факты.
Однажды за дружеским греческим столом зашла речь о том, кто какого роста. Костас начал хвастаться первый:
– Метр семьдесят!
– И у меня, – вступил Михалис.
– Я тоже метр семьдесят! – заявляет Йоргос.
– Погодите, – не верю я своим ушам. – Во-первых, вы все разные. Это видно невооруженным взглядом. Йоргос, ты выше Михалиса. Во-вторых. Костас, прости, дорогой, но ведь ты на полголовы ниже меня! Кто вас мерил?
Друзья переглядываются, таинственно и сладко улыбаются, затягивают паузу.
– Понимаешь, такой рост нам записали в армии, на медкомиссии.
– Но… как? Зачем?
– Да черт его знает. Попросили медсестру, она и записала. Вообще у нас многие так. Бумаге – ничего, а греческой армии приятно!
