И это было абсолютным нововведением. Я в очередной раз благодарил судьбу за то, что не принадлежу ни к какой традиционной школе психотерапии. Я дал себе полную свободу создавать новые подходы и узнал о методах исследованиях результатов достаточно, чтобы проверять свои теоретические допущения.
Оглядываясь назад, я удивляюсь сам себе. Многие ветераны-терапевты поостереглись бы допускать посторонних к наблюдению за своей терапевтической работой, однако меня присутствие наблюдателей ничуть не напрягало. Эта уверенность не соответствует моему представлению о себе – где-то там, внутри, живет тот тревожный, скованный, сомневающийся в себе подросток и юноша, которым я когда-то был. Но в вопросах психотерапии, и особенно групповой терапии, я пришел к полному самообладанию, легко идя на риск и признавая свои ошибки. Эти инновации поначалу вызывали у меня некоторую тревогу, но мы с тревогой старые знакомые, и я научился проявлять к ней терпимость.
На свой восьмидесятый день рождения я устроил у себя дома ностальгическую вечеринку и пригласил всех своих ординаторов тех первых лет в Стэнфорде. Многие из них вспоминали свой опыт обучения групповой терапии и отмечали, что за весь курс их подготовки наблюдение за моей группой было единственным моментом, когда они собственными глазами смотрели, как опытный клиницист ведет терапию. Конечно, это заставило меня вспомнить мое собственное обучение в Университете Хопкинса и то крохотное зеркальное окошко, сквозь которое мы наблюдали психотерапевтическую группу. Так что – спасибо тебе, Джерри Франк!
Члены преподавательского состава не получают повышений за преподавание. Та самая избитая шутка – «публикуйся, или погибнешь» – вовсе не шутка: это факт академической жизни. Двадцать терапевтических групп в амбулаторном отделении предоставляли блестящую возможность для исследований и публикаций. На этом материале я изучил немало вопросов: как психотерапевту лучше всего готовить пациентов к групповой терапии, как составлять группы, почему некоторые участники перестают посещать группы на ранних этапах и каковы наиболее эффективные терапевтические факторы.
Продолжая преподавать групповую психотерапию, я осознал, что отчаянно нужен всеобъемлющий учебник, и что весь мой опыт – лекции, исследования и терапевтические инновации – можно обобщить в учебное пособие. Через пару лет работы в Стэнфорде я начал набрасывать план такой книги.
В этот период я поддерживал прочные связи с Институтом психических исследований. Там был коллектив новаторов – клиницистов и исследователей, таких как Грегори Бейтсон, Дон Джексон, Пол Вацлавик, Джей Хейли и Вирджиния Сатир. Целый год я проводил каждую пятницу на занимавшем весь день совместном курсе семейной психотерапии, который преподавала Вирджиния Сатир. Я зауважал эффективность семейной терапии – подхода, в рамках которого с терапевтом встречаются все члены одной живущей вместе семьи. В то время совместная семейная психотерапия была намного популярнее, чем сегодня, и я знал как минимум десяток психотерапевтов в одном только Пало-Альто, которые занимались исключительно семейной терапией.
Я лечил пациента с язвенным колитом и попросил Дона Джексона быть моим котерапевтом на нескольких семейных сеансах. Вместе мы опубликовали работу о наших открытиях. Весь следующий год я вел терапию с несколькими семьями, но в итоге решил, что для меня интереснее индивидуальная и групповая работа. С тех пор я семейной терапией не занимался, хотя часто рекомендую ее своим пациентам.
Еще одним членом Института психических исследований был Грегори Бейтсон, прославленный антрополог и один из теоретиков, создавших концепцию двойного послания и разработавших соответствующую теорию возникновения шизофрении. Бейтсон был выдающимся рассказчиком и каждый вторник по вечерам устраивал у себя дома открытые дискуссии. Я часто присутствовал на этих вечерах и от души наслаждался ими.
Еще одной областью, интересовавшей меня в первые годы в Стэнфорде, была сфера «сексуальных расстройств». Я познакомился с этой сферой во времена ординатуры, когда работал с людьми, совершившими преступление на сексуальной почве, в Институте Патаксент. В Стэнфорде я регулярно по выходным работал с совершившими правонарушения в сексуальной сфере заключенными в государственной больнице Атаскадеро. И в следующие несколько лет не раз встречался в своей практике с пациентами, которые были вуайеристами, эксгибиционистами или имели какую-то иную форму сексуальной компульсии или обсессии.
Я часто консультировал геев, проблемы которых, как кажется в ретроспективе, возникали главным образом из-за отношения к ним в обществе. Однажды я проводил в Стэнфорде клинический разбор моей работы с этими пациентами, и сразу после этого Дон Лауб, пластический хирург с кафедры хирургии Стэнфорда, спросил, не соглашусь ли я побыть консультантом в запускаемой им новой программе с участием ряда пациентов-транссексуалов, подавших запрос на хирургическую смену пола. (Термина «трансгендер» тогда еще не существовало.) В то время такие хирургические операции в Штатах не проводили – пациенты, желавшие сменить пол, уезжали на операцию в Тихуану или Касабланку.
За следующие пару недель хирургическое отделение направило ко мне около десяти пациентов на предоперационную диагностику. Ни у одного из них не было серьезных психических расстройств, и я был поражен глубиной и силой их мотивации к смене пола. Большинство из них были бедны и годами работали, чтобы накопить на операцию. Все они анатомически были мужчинами, которые желали стать женщинами: хирурги тогда еще не проводили более трудных операций по превращению женщины в мужчину.
Хирургическое отделение привлекло социального работника, женщину, чтобы та вела предоперационную группу обучения женскому поведению. Я присутствовал на одном занятии, в ходе которого пациенты сидели у барной стойки, а инструктор скидывала им на колени монетки и учила расставлять ноги, чтобы поймать монеты юбкой, вместо того чтобы рефлекторно смыкать, как делают мужчины.
Этот проект намного опережал свое время, но через пару месяцев столкнулся с проблемами: один из пациентов после операции стал танцовщицей, выступавшей в ночных клубах без трусов и широко рекламировавшей себя как творение Стэнфордского госпиталя, а другой попытался подать на госпиталь в суд за тяжкие телесные повреждения после того, как ему удалили мужские гениталии. Проект был закрыт, и прошло много лет, прежде чем в Стэнфорде стали снова проводить такие операции.
Первые пять лет, проведенные моей семьей в Пало-Альто – с 1962 по 1967-й, – совпали с началом ряда общественных движений: за гражданские права, антивоенного, хиппи и битников. Все они расходились по свету из района залива Сан-Франциско. Студенты в Беркли положили начало Движению за свободу слова, сбежавшие из дома подростки собирались в группы в районе Хейт-Эшбери в Сан-Франциско. Но в Стэнфорде, в пятидесяти километрах от него, все оставалось относительно спокойно.
В этом районе жила Джоан Баэз
[24], и как-то раз Мэрилин шла рядом с ней на антивоенной демонстрации. Моим самым ярким воспоминанием о том периоде стало посещение многолюдного концерта Боба Дилана в Сан-Хосе, где Джоан Баэз неожиданно поднялась на сцену, чтобы исполнить несколько песен. Я на всю жизнь стал ее поклонником и много лет спустя был счастлив потанцевать с ней после одного из ее выступлений в кафе.
