С этого момента и впредь я соглашался только на справедливую долю выручки, полученной за каждую конференцию, и вскоре доход от публичных выступлений в структуре моих заработков заставил университетскую зарплату ужаться до карликовых размеров.
Глава двадцатая
Лето в Вене
Вена для меня всегда занимала особое место, потому что была родиной Фрейда и колыбелью психотерапии. Я прочел множество биографий Фрейда и таким образом свел заочное знакомство с этим сказочным городом. Вена была домом и для многих моих любимых писателей, включая Стефана Цвейга, Франца Верфеля, Артура Шницлера, Роберта Музиля и Йозефа Рота.
Поэтому, когда в 1970 году стэнфордская администрация предложила мне обучать студентов бакалавриата в течение летнего семестра в кампусе Стэнфорда в Вене, я сразу же ответил согласием. Этот переезд прошел не без сложностей: у меня было четверо детей, которым было тогда соответственно пятнадцать, четырнадцать, одиннадцать и один год. Мы взяли с собой двадцатилетнюю соседку и подругу моей дочери, которой предстояло жить вместе с нами в студенческом общежитии и помогать заботиться о Бене, нашем младшем. Я радовался возможности поработать со стэнфордскими студентами, а Мэрилин, как всегда, наслаждалась возможностью провести время в Европе.
Это было удивительно – жить в центре Вены, где когда-то жил Фрейд. Я погружался в его мир, гулял по улицам, по которым ходил он, бывал в его любимых кафе и подолгу разглядывал большое безликое пятиэтажное многоквартирное здание по адресу Берггассе, 19, – дом, который давал кров Фрейду на протяжении 49 лет.
Годы спустя Фонд Зигмунда Фрейда выкупил это здание и превратил его в музей Фрейда, о чем прохожие могут узнать по большой красной вывеске. Но во время моего пребывания в Вене там не было никаких указаний, что здесь когда-то жил и работал Фрейд. Сотни бронзовых памятных табличек, размещенных городскими властями, отмечали дома видных и не таких уж видных венцев, в том числе и несколько домов, в которых в разное время жил Моцарт; но ничто не указывало на целую жизнь, прожитую в этом городе Зигмундом Фрейдом.
Возможность лично увидеть дом Фрейда и ходить по улицам его Вены пригодилась мне тридцать лет спустя – во время написания романа «Когда Ницше плакал». Я опирался на свои воспоминания и фотографии, сделанные в тот год, чтобы воссоздать достоверные визуальные декорации для моих воображаемых встреч Ницше и прославленного венского врача Йозефа Брейера, который был наставником Фрейда.
В Вене я читал курс лекций для стэнфордских бакалавров о жизни и трудах Зигмунда Фрейда. Эти сорок лекций стали основой курса «Благодарность Фрейду», который я читал психиатрам-ординаторам на протяжении следующих пятнадцати лет. Я всегда напоминал своим студентам, что Фрейд был создателем не только психоанализа (который ныне составляет менее одного процента всей предлагаемой психотерапии), но и всей сферы психотерапии: до Фрейда она не существовала ни в какой форме.
Хотя у меня были основания критически относиться к современному ортодоксальному фрейдистскому анализу, я всегда питал огромное уважение к творческому гению Фрейда и его смелости. Я часто вспоминаю о нем, когда провожу терапию. Не так давно, к примеру, я встретился с новым пациентом, которого донимали непристойные навязчивые идеи, связанные с членами его семьи, и сразу же припомнил наблюдение Фрейда о том, что за такими навязчивостями часто стоит ярость. Мне жаль, что Фрейд настолько вышел из моды. Как гласит название одной из глав моей книги «Дар психотерапии», «Фрейд не всегда был не прав».
Прямо перед отбытием из Стэнфорда в Вену я пережил два серьезных травматических события. Сначала меня потрясла смерть от рака надпочечников моего близкого друга, Эла Вайсса, с которым я познакомился, когда он был ординатором в Стэнфорде. Помимо прочего мы с Элом вместе занимались подводной охотой и ездили в Баху.
А затем, на приеме у стоматолога накануне отъезда, врач обнаружил подозрительный очаг повреждения у меня на деснах. Он взял образцы для биопсии и сказал, что результаты я смогу узнать уже в Вене. В то время я как раз читал о раке неба у Фрейда, вероятно, вызванном постоянным курением сигар, и, памятуя о собственном пристрастии к курению, встревожился: я много курил трубку, каждый день выбирая разные из своей коллекции, и блаженствовал, вдыхая аромат табака «Балканское собрание».
В Вене я дожидался результатов гистологии и, думая, что, возможно, скоро узнаю, что болен той же разновидностью рака, которая убила Фрейда, дошел до сильнейшей тревожности.
В ту первую неделю в Вене я в одночасье бросил курить и познал все прелести синдрома отмены. Как следствие, я стал плохо спать и, чтобы приглушить нестерпимое желание сунуть в рот трубку, уничтожал один за другим пакетики кофейных карамелек.
Наконец пришла телеграмма от стоматолога – биопсия дала отрицательный результат. Однако в ожидании семьи я по-прежнему горевал по своему другу. Я пытался заставить себя работать – ведь я приехал в Вену на неделю раньше, чтобы подготовить сорок лекций, – но тревожность моя была настолько невыносима, что я решил обратиться за помощью. Я попытался попасть на консультацию к видному венскому терапевту Виктору Франклу, автору широко известной книги «Человек в поисках смысла», но его автоответчик сообщил, что он читает лекции где-то за границей.
Когда приехали жена и дети, я успокоился и несколько утешился, и наше трехмесячное пребывание в Вене и взаимодействие со стэнфордскими студентами в итоге стало позитивным переживанием для всех нас. В особенном восторге были двое старших, которые ежедневно общались со студентами Стэнфорда.
Вся моя семья ежедневно питалась в студенческой столовой, там же был устроен праздничный ужин в честь первого дня рождения младшего, Бена. На наш стол водрузили большой торт, и все студенческое сообщество спело «С днем рожденья», в то время как наша старшая дочь Ив подняла виновника торжества на руках, демонстрируя собравшимся. Мэрилин по очереди сводила всех детей в «Захер-отель» полакомиться заслуженно прославленным тортом «Захер», вкуснейшим лакомством из когда-либо пробованных мной.
Мы сопровождали студентов в двух общих поездках. Первой была экскурсия на теплоходе по Дунаю. Его берега обрамляли миллионы ослепительных, полностью распустившихся подсолнухов, поворачивавших головки вслед за солнцем по мере того, как оно перемещалось по небу. Этот день завершился экскурсией по Будапешту, серому и суровому под гнетом советской оккупации, но по-прежнему очаровательному.
Затем, в самом конце учебной четверти, мы вместе со студентами поехали поездом в Загреб, где предполагалось с ними окончательно распрощаться. Оставив детей в стэнфордском общежитии с няней, мы с Мэрилин на несколько дней арендовали машину и прокатились по незабываемо прекрасному побережью Далмации к Дубровнику, а оттуда – по всей идиллической сербской глубинке.
Хотя большая часть времени в Вене была отдана работе и студентам, мы не могли устоять перед искушением увидеть венские культурные сокровища. Мэрилин водила меня по музею Бельведер и познакомила с работами Густава Климта и Эгона Шиле, которые с тех пор стали – наряду с Винсентом ван Гогом – моими любимым художниками. Хотя я ни разу не упоминал о Климте в разговорах со своими немецкими издателями, годы спустя они выбрали именно его работы для обложек почти всех моих книг в немецком переводе.
