Написание этого предисловия стало важнейшей точкой моего преображения. Я искал более лирический тон и в то же время обратил внимание на феномен мимолетности, через который пришел к экзистенциальному мировоззрению.
Примерно в то же время, когда Джинни ходила ко мне на терапию, у меня произошла еще одна литературная встреча. Один из коллег Мэрилин сделал нам подарок, позволив бросить редкий «закулисный» взгляд на Эрнеста Хемингуэя, который в 1961 году покончил жизнь самоубийством. В университетской библиотеке он нашел папку с неопубликованными письмами, которые Хемингуэй писал своему другу Баку Ланэму, генералу, командовавшему одной из армий во время вторжения в Нормандию.
Копировать их не разрешали, однако коллега Мэрилин незаметно надиктовал эти письма на маленький магнитофон, расшифровал записи и на пару дней дал нам их почитать, разрешив пересказывать отрывки из них, но не цитировать прямо.
Эти письма проливают существенный свет на психологическое состояние Хемингуэя. Я собрал еще кое-какую информацию, съездив в Вашингтон и навестив Бака Ланэма, в то время одного из директоров компании «Ксерокс». Он любезно согласился поговорить со мной о своей дружбе с Хемингуэем. Перечитав многие произведения Хемингуэя, мы с Мэрилин наняли нянек нашим детям и отбыли на долгие уединенные выходные в Центр искусств «Вилла Монтальво» в Саратоге, штат Калифорния, чтобы вместе поработать над статьей.
Наша статья «Хемингуэй. Взгляд психиатра» была опубликована в 1971 году в «Журнале Американской психиатрической ассоциации», и ее мгновенно растиражировали сотни газет по всему миру. Ничто из написанного мной или Мэрилин ни до, ни после этой статьи не привлекало такого внимания.
В статье мы исследовали чувство собственной неадекватности, скрывавшееся под буйными внешними проявлениями Хемингуэя. Хотя он всячески старался придать себе жесткости, безжалостно заставляя себя заниматься трудными, требующими мужества делами – бокс, рыбная ловля в открытом море и охота на крупного зверя, – в его письмах к генералу Ланэму он предстает по-детски ранимым. Он преклонялся перед «настоящим человеком» – сильным и отважным военачальником – и называл себя «трусливым писакой».
Хотя я глубоко ценю Хемингуэя как писателя, его публичной персоной я никогда не восхищался – она была слишком шероховатой, слишком гипермаскулинной, слишком одержимой алкоголем, слишком лишенной эмпатии. Чтение его писем обнаружило в нем более мягкого, критичного к себе ребенка, ослепленного блеском по-настоящему крутых, мужественных взрослых во взрослом мире.
Мы изложили свои намерения в самом начале статьи:
Хотя мы высоко ценим экзистенциальные размышления, порожденные встречами Хемингуэя с опасностью и смертью, мы не находим в них той же меры универсальности и вневременности, что у Толстого, или Конрада, или Камю. Почему это так? Почему взгляд Хемингуэя на мир так ограничен? Мы подозреваем, что ограничения воззрений Хемингуэя связаны с его личными психологическими ограничениями… Его величайший литературный талант не вызывает сомнений. Но нет сомнений и в том, что он был чрезвычайно неблагополучным человеком. Он безжалостно подстегивал себя всю жизнь и покончил с собой в шестьдесят два года в состоянии параноидно-депрессивного психоза.
Хотя мы с Мэрилин всегда тесно сотрудничаем – каждый из нас читает черновики рукописей другого, – это единственное произведение, которое мы написали вместе. Мы до сих пор вспоминаем этот опыт с удовольствием и думаем, что как-нибудь, пусть даже в нашем преклонном возрасте, отыщем для себя новый совместный проект.
Глава двадцать вторая
Оксфорд и заколдованные монеты мистера Сфики
Множество лет, проведенных в Стэнфорде, часто сливаются в моей памяти воедино, зато я четко помню каждый творческий отпуск. В начале 1970-х я продолжал учить студентов и ординаторов и привлекал многих из них к сотрудничеству в психотерапевтических исследованиях.
Я писал в журналы статьи о групповой терапии для алкоголиков и для овдовевших супругов. В какой-то момент мой издатель попросил меня заняться вторым изданием учебника по групповой терапии. Понимая, что этот проект потребует моего внимания целиком, я подал заявление на шестимесячный творческий отпуск, и в 1974 году мы с Мэрилин и нашим пятилетним сыном Беном уехали в Оксфорд, где я получил кабинет в психиатрическом отделении больницы Уорнерфорд. Ив начала учиться в Уэслианском университете, а старшие сыновья остались заканчивать школу в Пало-Альто под опекой наших с Мэрилин старых друзей, которые перебрались на время нашего отсутствия к нам домой.
Мы сняли дом в центре Оксфорда, но незадолго до нашего приезда потерпел крушение британский авиалайнер, и в катастрофе погибли все пассажиры, включая отца семейства, сдавшего нам дом. Поэтому в последнюю минуту нам пришлось судорожно искать другое жилье. Убедившись, что ничего подходящего для нас нет, мы сняли очаровательный старинный коттедж под соломенной крышей в крошечной – всего с одним пабом – деревушке Блэк Бортон, примерно в получасе пути от Оксфорда.
Блэк Бортон был маленьким местечком, очень британским и очень уединенным: идеальные условия для писательского труда! Подготовка книги к переизданию – работа скучная и отнимающая много времени и сил, но необходимая, если хочешь, чтобы книга не теряла актуальности.
Я анализировал свои недавние исследования, стремясь лучше понять, что действительно помогает пациентам во время терапии. Я раздал большой выборке пациентов, оценивавших свой опыт групповой терапии как полезный, опросник из пятидесяти пяти пунктов, касавшихся таких тем, как: катарсис, понимание, поддержка, руководство, универсальность, групповая сплоченность и т. д. – и по чистому наитию в последнюю минуту добавил к ним блок из пяти неортодоксальных утверждений, которые обозначил как «экзистенциальные факторы» – например, «понимание, что несмотря на близость с другими, мне все равно придется сталкиваться с жизнью в одиночку», или «понимание, что какое-то количество боли в жизни и смерть неизбежны».
Я просил пациентов рассортировать эти пункты по группам – от наименее к наиболее полезным – и с изумлением обнаружил, что эта вброшенная в последний момент категория экзистенциальных факторов оценивалась намного выше, чем я рассчитывал. Очевидно, что экзистенциальные факторы играли бо́льшую роль в эффективной групповой терапии, чем мы думали, и я приступил к прояснению этого момента в новой главе.
Когда я начинал заниматься этой темой, мне позвонили из Соединенных Штатов с сообщением, что мне только что присудили престижную Премию Стрекера по психиатрии. Я, разумеется, очень обрадовался, но ненадолго. Два дня спустя пришло официальное письмо с подробностями: от меня требовалось через год выступить с речью перед большой аудиторией в Пенсильвании. С этим проблем не было. Но далее я узнал, что в течение четырех месяцев должен представить монографию по теме на мой выбор, которую Университет Пенсильвании опубликует ограниченным тиражом.
Сочинение монографии было последним делом, за которое я хотел бы в тот момент взяться: начав заниматься писательским проектом, я становлюсь одержим только им и откладываю в сторону все прочие дела. Я уже подумывал отказаться от премии, но коллеги отговорили меня, и в итоге я пришел к компромиссному решению: я напишу монографию об экзистенциальных факторах в групповой психотерапии, и она сослужит двойную службу, став и монографией для Премии Стрекера, и главой в дополненном и исправленном переиздании моего учебника. Вспоминая этот момент, я полагаю, что это было начало работы, кульминацией которой стало появление моего учебника «Экзистенциальная психотерапия».
