Вдобавок к наставлениям и распеванию мантр Гоенка прочел несколько мотивационных лекций, причем почти все они меня разочаровали. Он уверял, что теперь мы богаты, что теперь у нас есть метод, позволяющий использовать наше время осмысленнее. Например, мы можем практиковать випассану, пока ждем автобус, и очищать свой разум, как садовник выпалывает в саду сорняки. Таким образом, подчеркивал он, мы будем иметь преимущество перед другими людьми, которые, дожидаясь автобуса, попросту зря тратят время. Эта последняя мысль – что випассана дает человеку преимущество над другими – показалась мне недостойной и противоречащей духовной идее Гоенки.
Через пару дней непрестанных поучений Гоенки у меня случилось откровение, которое полностью изменило природу моих випассана-практик. Я «поплыл». Начало казаться, будто мне на голову льют мед и он медленно стекает вниз, обволакивая все мое тело. Ощущения были очень приятными, тело словно гудело или вибрировало, и вдруг меня поразило озарение: я понял, почему столь многие приверженцы медитации предпочитают оставаться в этом состоянии неделями, даже годами. Ни забот, ни тревоги, ни ощущения своей отдельности – только небесная вибрация и тепло, струящееся вниз по телу и сквозь него.
Увы, это прекрасное неземное состояние продержалось всего полтора дня, и я никак не мог снова в него войти. Думаю, что если бы мы получали за медитацию випассаны оценки, мне следовало бы поставить непроходной балл. Кроме того, у меня полностью нарушился сон: во время ретрита я редко спал больше четырех часов, иногда пять. Отчасти дело было в таком количестве медитации, отчасти – в слепом соседе, вечно путавшем свое спальное место с моим и норовившем на него улечься, отчасти – в ночных сторожах, которые ходили вокруг ашрама всю ночь напролет, свистя в полицейские свистки, чтобы отпугнуть воров.
Время тянулось слишком медленно, и мною все сильнее овладевала скука. Я не мог найти себе иного занятия, кроме стирки одежды, и часто стирал свои вещи независимо от того, нуждались они в этом или нет, и даже то и дело проверял, насколько быстро они сохнут.
Время от времени я видел издали свою прекрасную спутницу из поезда, но, разумеется, мы не разговаривали, хотя у меня часто возникала уверенность, что она всматривается мне в глаза. Несмотря на ее предостережение о том, что мысли о будущем нарушают спокойствие, я часто воображал, как мы после ретрита снова встречаемся в поезде, уже без ее сестер. И изо всех сил старался развеять эту сладостную фантазию – уж такие-то фантазии наверняка мешают достижению равновесия.
Хуже всего был запрет на книги. У меня редко когда выдается день, чтобы я не прочел одну-две главы из какого-нибудь романа, но при регистрации на курс от меня потребовали расстаться со всеми моими материалами для чтения. Я не находил себе места, как наркоман в ломке. Заметив в своем рюкзаке мятый клочок чистой бумаги, я коршуном накинулся на него и, чтобы немного развлечься, огрызком карандаша набросал рассказ.
Я размышлял о словах своей спутницы из поезда: «Воспоминания о прошлом и желания будущего порождают лишь беспокойство». Теперь, с карандашом в руке, я взвешивал катастрофические последствия этой мысли. Я воображал, как Шекспир соглашается с этой фразой и решает не писать «Короля Лира». И не только Лир, но и все великие персонажи литературы умерли бы в зародыше. Да, прославление умиротворенности успокаивает, но цена, цена!..
После ретрита я сел в обратный поезд до Мумбаи и больше никогда не видел сестер-индианок. Перед отъездом из Индии я хотел побывать в Варанаси, духовной столице Индии; путь туда вел через Калькутту, которая открыла мне прежде не виданные глубины человеческих несчастий.
Такси, в котором я ехал в этот город из аэропорта, миновало бесчисленные жалкие лачуги бедняков. Каждая из них была снабжена угольной плитой, выплевывавшей дым и копоть в воздух, от которых нещадно саднило в глотке. И к двум часам дня весь этот чад застил солнце. Исхудалые попрошайки, слепцы, прокаженные и истощенные, с остановившимся взглядом дети поджидали меня всякий раз, как я выходил из отеля. Прокаженные гнались за мной квартал за кварталом, угрожая коснуться меня своими язвами, если я не дам милостыни. Я всегда выходил на улицу с набитыми мелочью карманами, но нищета и нужда были неутолимы. Я старался, как мог, применять техники випассаны, но равновесия достичь никак не удавалось. Моя медитация начинающего практика оказалась бессильна против настоящего смятения.
Проведя три дня в Калькутте, я сел в поезд и прибыл в священный город Варанаси поздним вечером, оказавшись единственным туристом на всем пустынном вокзале. Спустя час к вокзалу подъехал велорикша и согласился, вдохновенно поторговавшись, доставить меня в Варанаси и помочь найти жилье. Но город был настолько наводнен паломниками-буддистами, что найти пустую койку оказалось проблемой.
Наконец, после двухчасовых поисков я нашел крохотную комнатушку в тибетском монастыре, вполне приличную, но шумную. В ту ночь я спал очень мало, поскольку громкие и радостные тантрические песнопения длились до рассвета. В последующие дни я посещал семинары, классы йоги и упражнения по медитации в разных монастырях. Хотя практик из меня был никакой, семинары и лекции показались мне очень интересными – я ни на минуту не усомнился, что в буддийской традиции присутствует великая мудрость. Но записываться на дальнейшее обучение медитации не стал. В то время это казалось мне проявлением эгоцентризма – в другом месте у меня была целая жизнь: жена и дети, которых я глубоко любил, моя собственная работа и мой собственный метод служения другим.
Я катался на лодке по Гангу, видел ежедневно совершающиеся кремации вдоль берега реки и орды обезьян на деревьях и крышах, обследовал окружающую территорию с проводником, студентом университета, у которого был мотоцикл. Далее я отправился в Сарнатх, буддийский священный город со многими почитаемыми местами поклонения – например, оленьим парком, где Будда впервые учил дхарме своих последователей, а также дерево бодхи, выращенное из срезанного побега того первого древа, под которым Будда обрел просветление.
Когда я явился на вокзал, чтобы купить обратный билет в Калькутту, где должен был сесть на самолет и вернуться в Соединенные Штаты после остановки в Таиланде, кассир сообщил мне, что билетов не будет еще несколько дней. Я был озадачен, поскольку здание вокзала показалось мне сравнительно безлюдным. Вернувшись в отель, я попросил менеджера о помощи, и он с улыбкой проинформировал меня, что решение этой загадки очень простое и я еще не разобрался, как в Индии делаются дела. Он сопроводил меня обратно на вокзал, попросил дать ему пятидолларовую купюру, сунул ее кассиру, и тот немедленно и с большой любезностью обеспечил меня билетом. Сев в поезд, я обнаружил, что оказался единственным пассажиром во всем вагоне второго класса.
Из Калькутты я вылетел в Таиланд, где совершил экскурсию по плавучим рынкам и буддийским святыням, а также имел интересную беседу за чаем с буддийским ученым. Я договорился с ним встретиться благодаря одному другу на родине.
Вечером приятель моего кузена Джея повел меня на «светскую» экскурсию по городу. В большом рыбном ресторане, куда мы зашли поужинать, официант не выдал нам меню, а сопроводил к пруду, окружавшему ресторан, и попросил выбрать себе рыбу. Затем он выловил ее сачком на длинной ручке и подвел нас к большой корзине со свежими овощами, где я выбрал гарниры. Я старался по мере сил давать официанту указания с помощью единственной фразы, которую знал по-тайски – Phrik rxn («Без перца чили») – но, должно быть, исковеркал слова, ибо они вызвали такой гомерический хохот, что другие официанты сбежались к нам, чтобы присоединиться к веселью.
