Брейер не рассказывал о своем инновационном методе лечения Анны О. никому, кроме своего студента Зигмунда Фрейда, который также был другом его семьи, и, возможно, еще кого-то из студентов-медиков. А отчет о лечении Анны он опубликовал лишь двенадцать лет спустя, в «Исследованиях истерии» – книге, которую написал совместно с Фрейдом.
Но как связать Брейера и Ницше? Я случайно наткнулся на один удобный исторический факт: в 1882 году брат Лу Саломе учился на первом курсе в медицинской школе, где преподавал Брейер. Я вообразил следующий сценарий: Лу Саломе, терзаясь чувством вины из-за той боли, которую она причинила Ницше, делится переживаниями с братом, а тот, вспоминая занятие, во время которого его учитель Брейер рассказывал о своем лечении Анны О., уговаривает сестру посоветоваться с Брейером. Более опытный романист без колебаний выдумал бы все эти события, но я держался своей мантры: «Вымысел – это история, которая могла бы случиться».
В конце концов первая часть замысла устоялась. Через посредничество Лу Саломе Ницше приходит на консультацию к Брейеру, чтобы тот помог ему справиться с физическими недугами. Брейер пытается найти способ заняться психологическим неблагополучием Ницше, но Ницше слишком горд и отказывается подчиняться авторитету. Брейер пробует все известные ему тактики, но безрезультатно, и лечение застревает на мертвой точке.
В этот момент, пытаясь не отклоняться от исторических характеров Ницше и Брейера, я загнал себя в угол и несколько дней не мог придумать, как двигаться дальше. Я знаю, что многие писатели вначале создают подробный план произведения, но я передаю эту работу своему бессознательному и позволяю персонажам и событиям органично развиваться на сцене моего разума, в то время как я просто записываю за ними и шлифую готовую работу. В этом случае развитие зашло в тупик.
Мы с Мэрилин слышали о Силуэте – чудесном, редко посещаемом острове неподалеку от Маэ, и отправились туда паромом на выходные. Вскоре после нашего прибытия разразилась тропическая буря с сильными ветрами и мощными ливнями, так что у меня не было иного выбора, кроме как сидеть в четырех стенах и писать. Именно там меня поразила молния вдохновения, которая разрешила проблему Ницше – Брейера.
Найденное решение настолько взволновало меня, что я выбежал наружу, под проливной дождь, чтобы найти Мэрилин. Наконец я отыскал ее в ресторане-баре отеля и, не сходя с места, прочел ей вслух последние несколько строк главы, в которой Брейер идет домой после того, как Ницше в очередной раз отверг попытки лечить его.
Он вслушивался в звуки ветра, своих шагов, хруст ледяного наста под ботинками. И внезапно он нашел тот способ, тот единственный способ! Он ускорил шаг. Всю дорогу до дома он повторял в такт скрипу снега под ногами: «Я знаю как! Я знаю как!»
Проснувшееся в Мэрилин любопытство – что же случится дальше – было превосходным знаком, и я продолжил читать развязку. Изобретательная идея Брейера состояла в том, чтобы лечить своего яростно противящегося пациента, поменявшись с ним ролями и попросив Ницше стать его терапевтом. Эта смена ролей – ключевая идея, вокруг которой вращается все последующее действие.
Годы спустя, когда я писал об этом романе эссе для сборника «Хрестоматия Ялома»
[30], я задумался о происхождении той ключевой идеи. Возможно, она родилась из романа Германа Гессе «Игра в бисер», в котором есть история о двух целителях, молодом и старом, которые живут на разных концах континента. Молодой целитель заболевает, впадает в отчаяние и пускается в долгий путь, чтобы искать помощи у своего соперника Диона.
Однажды вечером, остановившись на привал в оазисе, молодой человек втягивается в разговор с другим путешественником, стариком, который оказывается самим Дионом, – тем самым человеком, к которому он шел! Дион приглашает молодого целителя к себе домой, где они вместе живут и работают долгие годы, вначале как ученик и учитель, затем как товарищи. Много лет спустя, когда Дион заболевает, он зовет к себе своего младшего товарища и говорит:
– Я должен открыть тебе великую тайну. Помнишь тот вечер, когда мы встретились и ты сказал мне, что идешь повидать меня?
– Да, да. Я никогда не забуду тот вечер и свою первую встречу с тобой.
– Так вот, – говорит Дион, – я тоже пребывал тогда в отчаянии и шел к тебе попросить о помощи!
Аналогичный обмен ролями происходит в «Чрезвычайной ситуации», малоизвестной неоконченной пьесе, написанной психиатром Гельмутом Кайзером и опубликованной в одном психиатрическом журнале в 1962 году. В этой пьесе женщина приходит к психотерапевту и умоляет помочь ее мужу, тоже психотерапевту, который пребывает в такой глубокой депрессии, что может покончить жизнь самоубийством.
– Конечно, я готов с ним встретиться. Попросите его позвонить, чтобы мы назначили время сеанса, – соглашается терапевт.
– В том-то и проблема! Мой муж отрицает, что он в депрессии, и отказывается прибегать к терапии.
– В таком случае, – говорит терапевт, – мне жаль, но я не вижу, каким образом я мог бы помочь.
– Вы могли бы встретиться с ним, притворившись пациентом, а потом найти способ помочь ему, – возражает женщина.
Увы, мы не узнаем, сработала ли эта стратегия, поскольку остальная часть пьесы так и не была написана.
Впоследствии мне пришло в голову, что я был свидетелем аналогичной ситуации в собственной жизни. Как-то раз я видел, как Дон Джексон, психиатр, отличающийся изобретательностью своего подхода, беседовал с больным хронической шизофренией. Пациент был одет в фиолетовые брюки и струящийся пурпурный халат. Он проводил свои дни в палате, величественно восседая на высоком кресле, и молча взирал как на сотрудников, так и на пациентов, словно они были его подданными.
Доктор Джексон пару минут наблюдал это царственное поведение пациента, затем рухнул перед ним на колени, склонил голову до земли и вручил этому человеку ключи от палаты со словами: «Ваше величество, это вы, а не я, должны ими владеть».
Пациент ошарашенно уставился на ключи и коленопреклоненного психиатра и произнес первые за много дней слова: «Мистер, один из нас определенно спятил».
Ближе к концу нашего пребывания на Сейшелах я стал замечать ухудшение зрения вкупе с очень болезненной реакцией на утренний свет. Местный врач дал мне какой-то бальзам, который уменьшал боль, но светобоязнь не проходила, и вскоре мне уже приходилось оставаться в темноте примерно до полудня, после чего свет становился более терпимым.
Единственным помещением без окон была ванная, так что каждое утро до полудня я писал в ванной комнате, пользуясь только светом своего компьютера. Это были первые симптомы дистрофии Фукса – болезни роговицы, которая станет для меня источником дискомфорта и проблем со зрением на много лет. При этом расстройстве происходит уменьшение числа эпителиальных клеток роговицы, которые перерабатывают жидкость, накапливающуюся за ночь, когда веки сомкнуты. Роговица становится утолщенной и вздутой, что ухудшает зрение. Когда утром глаза открываются, жидкость из роговицы постепенно испаряется, и в течение дня зрение медленно улучшается.
