Но к тому времени, как она посмотрела из отцовского окна, было уже поздно: ее отец умер.
Так что смотрите из окна пациента, призываю я терапевтов, старайтесь увидеть мир так, как видит его пациент.
Теперь, перечитывая «Дар психотерапии», я чувствую себя обнаженным: все мои любимые хитрости и ответные реакции выставлены там на всеобщее обозрение. Совсем недавно пациентка расплакалась на консультации, и я спросил ее: «Если бы эти слезы могли говорить, что бы они сказали?» Когда я перечитал свою книгу и увидел в одном из советов эту фразу почти дословно, у меня возникло ощущение, будто я занимаюсь плагиатом у самого себя (и я понадеялся, что пациентка эту книгу не читала).
Я рекомендую терапевтам быть честными и признавать свои ошибки. Важно не то, совершаете или не совершаете вы ошибки; важно то, что вы потом с ними делаете. Несколько советов призывают обучающихся терапевтов использовать «здесь и сейчас», то есть не терять сосредоточенности на том, что происходит в отношениях между терапевтом и пациентом.
Заключительный совет «Дара психотерапии» – «Дорожите профессиональными привилегиями» – особенно трогателен для меня: мне часто задают вопрос, почему в свои восемьдесят пять лет я продолжаю практиковать. Совет номер восемьдесят пять (по чистой случайности совпадающий с нынешним числом моих лет) начинается с простого заявления: моя работа с пациентами обогащает мою жизнь, привнося в нее смысл. Я редко слышал, чтобы терапевты жаловались на отсутствие смысла. Наша жизнь – это служение, в центре нашего внимания – потребности других людей. Нам в радость не только помогать меняться нашим пациентам – мы надеемся, что их перемены волнами пойдут дальше, затрагивая других людей.
Еще одна привилегия – наша роль хранителей секретов. Каждый день пациенты поверяют нам свои тайны, часто такие, какими прежде ни с кем не делились. Знание этих секретов позволяет взглянуть из-за кулис на человека как он есть: без социальных кружев, ролевых игр, бравады или сценической позы. Быть посвященным в такие тайны – привилегия, данная лишь очень немногим. Иногда эти секреты мучительно обжигают меня, и я прихожу домой, обнимаю жену и мысленно припоминаю все то ценное, что мне даровано.
Наша работа дает возможность превосходить себя и отчетливо видеть подлинную и трагическую природу человеческого бытия. Нам дано даже больше. Можно считать нас исследователями, погруженными в величайший из проектов – развитие и поддержание человеческой психики. Идя с пациентами рука об руку, мы разделяем с ними радость инсайтов, случающихся, когда разрозненные фрагменты идей внезапно складываются в связное целое.
Иногда я чувствую себя экскурсоводом, который водит людей по комнатам их собственного дома. Какое это наслаждение – наблюдать, как они открывают двери помещений, в которых прежде не бывали, обнаруживают у своего дома флигели, где скрываются прекрасные и творческие части их личности.
Недавно я присутствовал на рождественской службе в Стэнфордской капелле и слушал проповедь преподобной Джейн Шоу. Она говорила, как важны любовь и сострадание. Я был тронут ее призывом почаще проявлять эти чувства. Неравнодушие и щедрость сделают мир вокруг вас лучше, где бы вы ни оказались.
Ее слова побудили меня пересмотреть роль любви в моей профессии. Я осознал, что никогда, ни разу не использовал слова «любовь» или «сострадание», говоря о практике психотерапии. Это огромное упущение, которое я теперь желаю исправить, ибо знаю, что постоянно испытываю любовь и сострадание в своей работе терапевта и делаю все, что в моих силах, чтобы помогать своим пациентам высвобождать их любовь и великодушие по отношению к другим. Если я не ощущаю таких чувств к конкретному пациенту, то маловероятно, что я смогу чем-то ему помочь. Поэтому я стараюсь чутко улавливать в себе любовь к пациентам – или отсутствие таковой.
Совсем недавно я начал работать с Джойс. Эта молодая женщина приходила в себя после обширной операции по удалению угрожавшей ее жизни раковой опухоли и переживала депрессию и гнев. Стоило Джойс войти в мой кабинет, как я ощутил ее ужас, и мое сердце преисполнилось сочувствия к ней. Однако во время первого сеанса у меня не возникло ощущения близости. Хотя Джойс явно испытывала душевные терзания, она также как будто излучала предупреждение, что у нее все под контролем.
Кроме того, меня сбивало с толку непостоянство ее жалоб: она то со злостью говорила о раздражающих привычках своих соседей и друзей, то оплакивала свое одиночество. Что-то было не так, и каждую неделю, думая о нашем следующем сеансе, я чувствовал, как внутренне содрогаюсь. Порой я подумывал направить ее к другому терапевту, но отказался от этой идеи, поскольку она читала многие мои книги и с самого начала подчеркнула, что сменила уже много терапевтов и я – ее последняя надежда.
Во время нашего третьего сеанса случилось нечто странное: внезапно до меня дошло, что Джойс внешне необычайно похожа на Алину, жену моего хорошего друга, и у меня неоднократно возникало мимолетное пугающее ощущение, будто я разговариваю с ней, а не с Джойс. Всякий раз, как это случалось, мне приходилось рывком возвращать себя в реальность. С Алиной я был в хороших отношениях, но поначалу она показалась мне самодовольной и неприятной женщиной. Не будь она женой моего доброго друга, я избегал бы ее. Возможно ли, задумался я, что каким-то непонятным образом мое бессознательное перенесло на Джойс часть раздражения, которое вызывала во мне Алина?
Джойс начала наш четвертый сеанс необычным для нее образом. После короткого молчания она сказала:
– Я не знаю, с чего начать.
Понимая, что нам необходимо сосредоточиться на наших проблемных отношениях, я ответил:
– Расскажите мне, как вы себя чувствовали в конце нашей предыдущей встречи.
Прежде она уклонялась от таких вопросов, но сегодня ошеломила меня:
– Чувствовала так же, как и после всех наших сеансов: ужасно. Я была в полной растерянности. И страдала потом не один час.
– Мне очень жаль это слышать, Джойс, но расскажите подробнее. Вы страдали – как именно?
– Вы столько знаете! Вы написали все эти книги! Именно поэтому я к вам и обратилась. Вы мудрый. А я чувствую себя вторым сортом! И я знаю, в ваших глазах я никто, ничто и звать никак. Я уверена, что вы все знаете о моей проблеме, но не говорите мне, в чем она.
– Я вижу, как это болезненно для вас, Джойс, но в то же время рад, что вы говорите честно: именно это мы и должны делать.
– Тогда почему вы не говорите мне, что со мной не так?! В чем моя проблема? Как мне ее разрешить?
– Вы обо мне слишком высокого мнения. Я не знаю, в чем ваша проблема. Но точно знаю, что вместе мы сможем ее найти. И точно знаю, что вы напуганы и полны гнева. И, учитывая, через что вам пришлось пройти, я могу это понять: я бы чувствовал то же самое. Я смогу помочь вам, если мы будем продолжать работать так, как работаем сегодня.
– Но почему мне так кажется? Почему кажется, что я не стою вашего времени? Почему мне становится хуже?
