Я поселил Филиппа в XX веке, когда психотерапия стала общедоступной. Но какой тип терапии мог быть наиболее эффективным для Филиппа? Столь острые межличностные проблемы взывали к интенсивной групповой терапии. А сам групповой терапевт? Мне нужен был опытный, умелый групповой терапевт, и я создал Джулиуса, мудрого пожилого практика с подходом к групповой терапии, похожим на мой собственный.
Далее я сотворил других персонажей (членов терапевтической группы), представил Филиппа группе и позволил персонажам свободно взаимодействовать друг с другом. У меня не было никаких заранее подготовленных идей: я просто записывал действие по мере того, как оно разворачивалось в моем воображении.
Вы только задумайтесь! Клон Шопенгауэра приходит в терапевтическую группу, создает хаос, бросает вызов ее руководителю и приводит в ярость других членов группы, но в конечном итоге переживает яркие личностные изменения. Подумать только, какое послание я передал бы этим романом своим коллегам: если групповая терапия могла бы помочь Артуру Шопенгауэру, сверхпессимисту и самому отъявленному мизантропу всех времен, это значит, что групповая терапия могла бы помочь кому угодно!
Впоследствии, оглядываясь на завершенный роман, я осознал, что он мог бы быть хорошим обучающим инструментом для подготовки групповых психотерапевтов. И во многих разделах пятого издания своего учебника по групповой терапии я даю студентам-читателям ссылки на разные страницы романа, где они могут найти яркие иллюстрации принципов терапии.
Я писал этот роман в необычной манере, перемежая главы, описывающие встречи терапевтической группы, с психологической биографией Шопенгауэра. Подозреваю, многие читатели пришли в недоумение от этого формата, и даже в разгар работы над ним я понимал, что сочетание вышло не слишком удачное. Тем не менее я полагал, что краткое изложение жизни Шопенгауэра поможет читателю понять Филиппа, шопенгауэровского двойника.
Но это лишь часть причин: признаюсь, шопенгауэровские труды, жизнь и душа настолько очаровали меня, что я не смог пройти мимо возможности поразмыслить вслух о формировании его характера. Не сумел я и устоять перед искушением исследовать моменты, в которых Шопенгауэр предвосхитил Фрейда и подготовил почву для зарождения психотерапии.
Полагаю, эта книга – лучшая демонстрация эффективности групповой терапии из всех, что я написал. Джулиус был терапевтом, которым всегда старался быть я сам. В книге у него развивается неизлечимая злокачественная меланома. Несмотря на болезнь, он продолжает находить смысл в жизни даже на пороге смерти, улучшая жизнь всех членов своей группы. Он открыт, великодушен, сфокусирован на «здесь и сейчас» и отдает всю оставшуюся у него энергию, помогая членам группы исследовать их взаимоотношения друг с другом и познавать самих себя.
Выбор заглавия для этого романа дался мне неожиданно легко: как только в моем сознании всплыл вариант «Шопенгауэр как лекарство», я его принял. Мне понравилась его двусмысленность: Шопенгауэру-человеку предлагается лекарство, а Шопенгауэр-мыслитель предлагает целительное средство всем нам
[36].
Прошло двенадцать лет после публикации, а этот роман все еще держится бодрячком. Одна чешская кинокомпания работает над его экранизацией. «Шопенгауэр как лекарство» также предвосхитил появление сферы клинической философии, как я узнал от ведущих специалистов этой дисциплины.
Несколько лет назад на ежегодном съезде Американской ассоциации групповой психотерапии в Сан-Франциско большая аудитория групповых терапевтов наблюдала, как Молин Лежч, мой бывший студент и соавтор пятого издания моего учебника по групповой терапии, вел длившуюся полдня встречу актеров, игравших членов группы в романе. Мой сын Бен отбирал актеров, режиссировал постановку и играл одного из персонажей. У актеров не было сценария, но их попросили представить себя в терапевтической группе, быть в своем образе и спонтанно взаимодействовать с другими членами группы. А я потом участвовал в дискуссии по отдельным фрагментам взаимодействия.
Другой мой сын, Виктор, снял фильм об этом событии и выложил видео на своем образовательном сайте. Для меня было огромным удовольствием отойти в сторону и наблюдать, как придуманные мной персонажи взаимодействуют во плоти.
Глава тридцать пятая
«Вглядываясь в солнце»
Пока я писал эту книгу, умерла моя сестра Джин. Джин, на семь лет старше меня, была нежной душой, и я очень любил ее. Когда мы стали взрослыми, она поселилась на Восточном побережье, я – на Западном, но мы звонили друг другу еженедельно. И в каждый свой приезд в Вашингтон я непременно гостил у Джин и ее мужа Мортона, кардиолога, всегда щедрого и гостеприимного хозяина дома.
У Джин развилась агрессивная деменция, и во время моего последнего визита в Вашингтоне, за несколько недель до своей смерти, она уже меня не узнавала. Поскольку ощущение, что я лишился сестры, возникло у меня заранее, новость о ее смерти не потрясла меня – во всяком случае на сознательном уровне. Напротив, я приветствовал ее как избавление для Джин и ее семьи, и на следующий день мы с Мэрилин вылетели в Вашингтон, чтобы присутствовать на похоронах.
Я намеревался начать свое надгробное слово с рассказа о похоронах нашей матери, состоявшихся в Вашингтоне пятнадцатью годами раньше. Тогда я пытался испечь в честь матери кихелах, печенье из Старого Света, чтобы угостить родственников на поминках. Мои кихелах выглядели отлично, а пахли и вовсе замечательно, однако, увы, были совершенно безвкусными: я в точности следовал ее рецепту, но забыл положить сахар! Джин всегда была мила и великодушна, и историю эту я задумал рассказать, чтобы подчеркнуть приятные черты характера сестры, сказав, что если бы я пек кихелах для нее, то ни за что не забыл бы про сахар.
Но, хотя я приехал на панихиду, чувствуя себя собранным и не осознавая особенно глубокой скорби, я совершенно сломался еще в начале своей речи и вернулся на место, не окончив ее.
Мое место было в первом ряду, так близко к простому деревянному гробу сестры, что я мог бы коснуться его рукой. Когда на кладбище внезапно налетел порыв сильного ветра, я краем глаза увидел, что гроб начал шататься. Несмотря на всю свою рациональность, я не мог отделаться от странной мысли, что моя сестра пытается выбраться из гроба, и мне пришлось бороться с инстинктивным желанием броситься бежать прочь с кладбища. Весь мой опыт общения со смертью, все пациенты, которых я сопровождал до самого конца, вся моя отстраненность и рациональность в работах на тему смерти – все это испарилось в присутствии моего собственного ужаса.
Это событие потрясло меня. Я десятилетиями пытался понять и облегчить свой страх смерти. Я отыгрывал этот страх в романах и рассказах, проецировал его на вымышленных персонажей. В романе «Шопенгауэр как лекарство» Джулиус, руководитель группы, объявляет, что у него обнаружили смертельное заболевание, и члены группы пытаются утешить его. Одна из них, Пэм, старается подбодрить Джулиуса, цитируя отрывок из мемуаров Владимира Набокова «Память, говори», где он описывает жизнь как «щель слабого света» между двумя одинаковыми вечностями тьмы – одной до рождения, а другой после смерти.
