Я очень серьезно воспринимаю идею, что, если человек живет хорошо и не испытывает глубоких сожалений, смерть он встречает с большей безмятежностью. Я слышал эту мысль не только от многих умирающих пациентов, но и от писателей с великой душой, таких, например, как Толстой, чей Иван Ильич осознает, что умирает так плохо именно потому, что скверно жил. Все, что я читал, весь мой жизненный опыт учил меня, что важно жить так, чтобы умирать, как можно меньше сожалея. В последние годы я осознанно стараюсь быть великодушным и мягким со всеми, кого встречаю, и в завершающий период своего девятого десятка вхожу с достаточным чувством удовлетворенности жизнью.
Еще одно напоминание о моей смертности – электронная почта. Более двадцати лет я каждый день получаю немалое количество писем от поклонников. Я стараюсь отвечать на каждое письмо, считая это разновидностью ежедневной буддийской медитации любящей доброты. Мне доставляет радость думать, что мои труды способны дать что-то тем, кто мне пишет. Но по мере того как идут годы, я также осознаю постоянно возрастающее количество этих писем – спешку читателей, которая подогревается пониманием, что мне не так уж долго осталось жить. Эта идея все чаще выражается совершенно открыто, как в том письме, которое пришло на днях:
…Я хотела написать вам уже давно, но думала, что вас и так слишком одолевают письмами, и вам все равно не хватает времени читать их все; однако я подумала, что все равно напишу. Как вы сами говорите, годы ваши преклонные и, возможно, вы не так уж надолго задержитесь здесь, а тогда будет уже слишком поздно.
Или в другом письме, которое пришло на следующий день:
…Говоря откровенно – и мне кажется, вы это оцените, – я сознаю, что в какой-то момент вас не станет. Я не хочу принимать ваше существование как данность и сожалеть, что не связался с вами, когда будет слишком поздно… Для меня многое значила бы переписка с вами, поскольку большинство знакомых мне людей не заинтересованы в обсуждении смерти и не хотят контактировать с тем фактом, что когда-нибудь умрут.
В последние годы я иногда начинаю лекции с того, что вслух оцениваю величину аудитории и говорю: «Я сознаю, что по мере того как я старею, количество моих слушателей становится все больше. Разумеется, это приятно греет самолюбие. Но, надевая свои экзистенциальные очки, я вижу темную сторону этого явления – и гадаю: с чего это люди так торопятся со мной встретиться?».
Глава тридцать шестая
Последние труды
Будучи подростком, я однажды услышал комментарий Эйнштейна по поводу квантовой теории: «Бог не играет в кости со вселенной». Как и большинство научно мыслящих подростков, я восторгался Эйнштейном и был поражен, узнав, что он верил в Бога. Этот факт ставил под сомнение мой собственный религиозный скептицизм, и я обратился за объяснением к своему учителю, который вел у нас в средних классах естествознание.
– Бог Эйнштейна – это Бог Спинозы, ответил он.
– Что это значит? – спросил я. – Кто такой Спиноза?
И узнал, что Спиноза был философом XVII века и первопроходцем научной революции. Хотя он часто упоминал в своих трудах Бога, еврейская община отлучила его за ересь, когда ему было двадцать четыре года, и многие ученые считают его законченным атеистом. Выражать скептицизм по поводу существования Бога в XVII столетии для Спинозы было бы рискованно, объяснил мне учитель, и он защищал себя, часто употребляя термин «Бог». Однако когда Спиноза пользуется словом «Бог», большинство ученых понимают, что он имеет в виду упорядоченные законы природы.
Я нашел жизнеописание Спинозы в биографической секции библиотеки и, хотя не так уж много из него понял, принял решение, что когда-нибудь узнаю о герое Эйнштейна побольше.
Примерно семьдесят лет спустя я наткнулся на книгу, которая снова разожгла мой интерес. Я узнал, что после отлучения Спинозы от иудаизма он отказался причислять себя к какому бы то ни было религиозному сообществу. Вместо этого он работал шлифовщиком линз для очков и телескопов, жил скромно, в полной изоляции, и сочинял философские и политические трактаты, которые изменили ход истории.
Эта книга – «Предательство Спинозы» Ребекки Гольдштейн, романистки и философа. Один за другим я поглощал ее выдающиеся романы, но именно «Предательство Спинозы» – отчасти философия, отчасти беллетристика, отчасти биография – вдохновил мой разум. Мысль написать роман о Спинозе вертелась в моем сознании, но я чувствовал себя в абсолютном тупике. Как можно написать роман о человеке, который жил большей частью в своих мыслях, чья жизнь была одинокой, без интриги и романтики, который провел всю свою взрослую жизнь в съемном жилье, шлифуя линзы и создавая свои труды пером и чернилами?
Случилось так, что меня пригласили в Амстердам выступить перед ассоциацией голландских психотерапевтов. Хотя на старости лет я разлюбил поездки за океан, меня порадовала эта возможность. И я согласился провести семинар с условием, что для меня организуют «день Спинозы», во время которого знающий гид будет сопровождать меня и мою жену по местам Нидерландов, связанных со Спинозой: мы побываем в его родном городе, в местах, где он жил, на его могиле и – самое важное – в маленьком музее Спинозы, Spinozahuis, в деревушке Рейнбург. Так что после однодневного выступления в Амстердаме мы с Мэрилин и наши гиды – президент Голландского общества Спинозы и один хорошо знакомый с темой философ-голландец – отправились в путь.
Мы побывали в районе Амстердама, в котором Спиноза провел начало жизни, видели дома, в которых он жил впоследствии, и ездили на баржах по тем же маршрутам, что и он. Теперь я был вооружен многочисленными визуальными подробностями спинозовской Голландии, но ничуть не приблизился к формированию сюжета, необходимого для романа. Все изменилось, когда я побывал в Spinozahuis.
Поначалу я разочаровался, обнаружив, что в музее нет никаких личных вещей Спинозы. Я видел копию оборудования для шлифовки линз, которым некогда пользовался он, и портрет, написанный после его смерти. К тому же наш гид сообщил мне, что этот портрет может не соответствовать действительности, потому что при жизни Спинозы с него не было написано ни одного портрета. Все портреты Спинозы были сделаны по словесным описаниям.
Затем я обратился к главному сокровищу музея – личной библиотеке Спинозы, состоявшей из 151 книги XVI и XVII веков. Я горел желанием подержать в руках фолианты, которых касались пальцы Спинозы, надеясь, что его дух вдохновит меня. Хотя посетителям не позволяют прикасаться к этим книгам, мне было даровано специальное разрешение. Когда я с трепетом принял одну из них в ладони, гид неслышно приблизился ко мне и мягко проговорил:
– Прошу прощения, доктор Ялом… Наверное, вы и сами это знаете… Руки Спинозы никогда не касались этой книги – да и любой другой из книг в библиотеке. Эти книги – не настоящие книги, которые принадлежали Спинозе.
Я был ошарашен.
– Что вы имеете в виду? Я не понимаю…
– После смерти Спинозы в 1677 году его скудное наследство не покрыло затрат на похороны, и его единственную ценную собственность, библиотеку, пришлось выставить на аукцион.
