Всем троим обвиняемым был вменен групповой разбой с учетом того, что у потерпевшей, обратившейся спустя сутки после происшествия в больницу, были обнаружены ушиб грудной клетки, кровоподтеки грудной клетки, глаза и уха, рваная рана кисти, давность которых судебно-медицинскому эксперту определить не удалось из-за отсутствия подробного описания телесных повреждений.
Хотя показания потерпевшей, содержавшиеся в следственном протоколе допроса, выглядели четко, в суде она не смогла ничего толком вспомнить, не узнавала в обвиняемых своих обидчиков. Поэтому суд огласил показания, записанные следователем. Более того, суд отказал защите в назначении судебно-психиатрической экспертизы, хотя странности в поведении потерпевшей были налицо. Да и вообще, суд принял меры к тому, чтобы после допроса сразу же «вывести» потерпевшую из дела под предлогом слабого здоровья.
Ч., хотя и дал признательные показания, однако в суде не допрашивался, так как уголовное дело в отношении него было прекращено в связи с невменяемостью. Хотя именно Ч. больше всех был похож на виновника этой истории, так как часто встречался с внучкой К. и легко ориентировался в ее доме.
М. сотрудники милиции били палкой по спине и пяткам, в результате чего тот написал явку с повинной, а затем подтвердил признание в своих показаниях в качестве подозреваемого. Впоследствии М. был отпущен домой, а позже, по совету адвоката, обратился в больницу, где в медкарте были зафиксированы синяки. Однако в связи с тем, что побои были сняты не сразу, освидетельствование экспертом М. не проходил, установить давность причинения телесных повреждений по описанию врача районной больницы не представилось возможным. Кроме того, в постановлении об отказе в возбуждении уголовного дела по заявлению о незаконных действиях милиции содержалась стандартная мотивировка о том, что очевидцы незаконных действий отсутствуют. Впоследствии М. был арестован, но вину признавал частично, ссылаясь на то, что с подельниками договаривался совершить не разбой, а кражу. В суде он сначала не признавал своей вины вообще, а затем, в надежде на минимальное наказание, пояснил, что в дом К. они пришли вдвоем с С., однако, когда услышал, что потерпевшая проснулась, вышел на улицу и хищение не совершал. При этом супруга М., допрошенная по ходатайству защиты, пояснила, что М. в ночь, когда совершалось преступление, был сильно пьян и поэтому из своего дома никуда не выходил.
Мой подзащитный С. в ходе следствия также признавал вину в совершении разбоя, однако впоследствии стал указывать на свою непричастность к совершению преступления. С. пояснил, что в этот момент был дома со своей семьей, к нему приходили Ч. и М., Ч. предложил совершить кражу магнитофона у К., но он от этого отказался. Показания С. подтвердили в суде сестра и ее сожитель, которые пояснили, что он пришел домой сильно пьяный и ночью никуда не отлучался. Также С. утверждал, что М. его оговаривает из мести за то, что якобы С. втянул его в уголовное дело.
Помимо этого, в деле были показания свидетельницы П., которой потерпевшая спустя несколько дней якобы рассказала о том, что в дом проникли двое парней, один из которых положил подушку на лицо, но о том, что ее били, К. свидетельнице не рассказывала. Также П. якобы слышала от односельчанина, что М. рассказал односельчанке о том, что С. бил бабку или убил ее.
Однако никаких очевидцев преступления, вещественных доказательств пребывания обвиняемых в доме обнаружено не было, куда делся похищенный магнитофон, следствие не установило. Можно сказать, что дело о разбое фактически развалилось, поскольку из трех подозреваемых на скамье подсудимых оказались двое. При этом действия М. были переквалифицированы судом с разбоя на ст. 139 УК РФ (незаконное проникновение в жилище), а наказание ему назначено с применением ст. 64 УК РФ в виде 11 месяцев исправительных работ с зачетом в срок времени нахождения под стражей, откуда он был освобожден в зале суда. Что касается С., то из его обвинения был исключен квалифицирующий признак группы лиц по предварительному сговору, а наказание по ст. 162 ч. 2 п. в УК РФ назначено с формальным применением ст. 64 УК РФ (ниже низшего предела) в виде шести лет лишения свободы с конфискацией имущества. Указанный приговор был оставлен в силе судом кассационной инстанции, возможно, потому, что С. – был единственным из обвиняемых, кто ранее привлекался к уголовной ответственности, а может быть, и потому, что «призрак генпрокурора» появился в облсуде.
Забытое поколение
Всплеск молодежной преступности 90-х годов я видел собственными глазами, но не только на улицах и в подъездах, а в судах, куда «пачками» привозили арестованных юношей и девушек. Помню, следственный изолятор был тогда забит настолько, что адвокатам и следователям, чтобы попасть к своим подопечным, нужно было выстоять (в буквальном смысле слова) многочасовую очередь. Иногда в тот же день этого сделать не получалось. Молодое поколение более всего пострадало от реформ, позабытое и брошенное обществом, школой, родителями, оно пускалось в уличные грабежи, хулиганства, насильственные преступления, незаконный оборот наркотиков. При этом не было особой разницы между городом и деревней, семьями с достатком и малоимущими.
На примере двух следующих историй я хочу показать, что работа адвоката в большей степени углублена в личность людей, которых он защищает, чем работа следователей, направленная на обвинение, либо судей, которые видят подсудимых мельком несколько дней судебного процесса. Зачастую адвокат сталкивается не только с трагедией жизни одного человека, но и с драмами целых семей, независимо от их материального благополучия и достатка.
История первая
Однажды я гостил у своей бабушки (в прошлом адвоката), к которой из соседнего райцентра приехал худощавый, бедновато одетый и неухоженный мужчина, попросивший взяться за дело его сына, который находился в городском СИЗО. Бабушка уже была на пенсии и с радостью отдала это дело мне. Мужчина тоже был рад, что познакомился с адвокатом из областного центра. В самый разгар событий от отца моего подзащитного С. мне попал в руки дневник С. Зачем отец мне отдал личные записи сына? Я точно помню, что он был растроган прочитанным, и я был потрясен настолько, что наивно был уверен: этот дневник повлияет на исход дела вместе с многочисленными подписями односельчан С. с просьбой не лишать его свободы. Но этого не случилось, так как судьба С. была схожа с судьбами тысяч таких же молодых людей того времени, которые привычно мелькали перед глазами судей.
Из дневника С. (имена изменены).
…Родился я в районной больнице, так как мать с отцом грызлись как кошка с собакой, и отец ее очень сильно бил, через год после моего рождения бабка по матерной линии прислала письмо матери, в котором пишет следующее: Оля, Виталика убей или сдай в интернат, приезжай домой и будем жить. Примерно так это было написано.
Мать не стала со мной ничего делать, а просто оставила меня дома, когда отца дома не было, и уехала. Поэтому матери я никогда не видел. Поскольку отец был молод, растить меня он не мог и не имел возможности, он отвез меня в Казахстан к своей матери. Там я пошел в садик. Возможно, в бабушке я пытался найти мать, потому что я ее так поначалу и называл – мама. Бабушка Лена меня воспитывала до 5 лет, потому что, когда мне исполнилось 5 лет, она заболела, у нее появились камни в почках, ей сделали две операции, последнюю она не выдержала и умерла. У меня от нее остались хорошие воспоминания, поскольку мы жили в военном городке, она работала в госпитале для солдат. Когда я был у нее на работе, то я все время проводил с Игорем – это был один из больных солдат, на удивление я его до настоящего время помню, это был небольшого роста и с необычным лицом, наверное, казах, я там не знаю.
