В моей практике были искренние признания вины на следствии, но я практически не встречал, чтобы человек сам пришел в органы и бескорыстно заявил: «Я совершил преступление и готов понести любое наказание». Протоколы явок с повинной обычно пишутся, как правило, под диктовку оперативников с применением мер психического и физического воздействия, а потому я давно взял за правило признание вины клиента всегда проверять на прочность. Чаще всего от фальшивых явок с повинной обвиняемые отказываются самостоятельно при первой же возможности. Но один раз мне удалось «разоблачить» своего клиента, которому в обмен на «явку» сотрудники полиции обещали сигареты и «хорошие» условия содержания.
Преступления, в совершении которых обвинялся ранее четырежды судимый рецидивист А. (два раза освобождался условно-досрочно за примерное поведение), были банальны: во время подработок он с подельником украл во дворе дома у хозяйки две старые металлические трубы, сдал в пункт приема лома, и полученные деньги они пропили, причинив ущерб на сумму 1000 рублей. Затем оба украли два радиатора отопления стоимостью 3000 рублей, оставленные хозяином на улице, а похищенным имуществом распорядились аналогичным образом.
И вот, когда А. уже находился под стражей, появляется его явка с повинной о том, что он якобы совершил хищение радиаторов отопления из школьной теплицы. Эта история меня заинтересовала уже потому, что я раньше там учился и хорошо знал прилегающую территорию. Дело шло к ночи. Следователь торопилась составить протокол допроса строго по тексту явки, очевидно полагаясь на мою лояльность (я был вызван в качестве защитника «по назначению»). Рядом с подозреваемым с предвкушением раскрытого преступления сидел оперативник. А я, прослушав короткий рассказ своего подзащитного, засомневался и начал задавать ему вопросы. Да так, что следователь от растерянности возьми и заяви, мол, защитник не имеет права задавать вопросы, он только присутствует при допросе. Молодая она была и неопытная, но, видимо, знала о «фальшивой» явке. Во время моих вопросов стал нервничать и оперативник, и тем более подзащитный, который что-то сочинял на ходу, ссылался на то, что был пьян и подробностей хищения не помнит, а потом и вовсе с нескрываемым раздражением отказался отвечать на вопросы своего адвоката. Как я понял, при написании явки с повинной оперативник обговаривал с А. лишь общие вопросы, при этом положился на то, что А. был знаком со школьной территорией, так как приводил туда своего племянника.
Мои подозрения о фальшивой явке возникли сразу, когда А. сообщил, что он в состоянии сильного алкогольного опьянения самостоятельно вскрыл дверь в кирпичной теплице и перетащил на расстояние примерно двухсот метров в сторону леса шесть чугунных радиаторов. Оттуда, с его слов, он впоследствии намеревался забрать похищенное имущество и распорядиться по уже привычной схеме. Но ни самих радиаторов, ни орудия взлома найдено не было. На мои вопросы А. не мог описать ни входную дверь, ни помещение теплицы. Когда после допроса следователь предоставил для ознакомления заключение трасологической экспертизы, мне стало окончательно ясно, что А. преступления не совершал, его лишь хотели сделать «серийным» преступником. Дело в том, что на месте преступления были обнаружены следы автомобиля, которого у А. не было, а следы обуви говорили о том, что преступник был в кроссовках, тогда как у А. были единственные туфли. В этот момент я понял, почему А. сказал следователю о том, что обувь, в которой был на месте преступления, он выкинул: А. просто боялся, что его единственные туфли заберут на экспертизу. Кроме того, согласно трасологической экспертизе, орудие взлома имело плоскую поверхность, а А. показывал, что взламывал дверь металлическим прутом.
Когда уже новый следователь, соединив дело в одно производство, вызвала меня на предъявление обвинения, А. было собрался все снова подписать со словами: «…Я на суде все равно откажусь от этого эпизода!» Однако я ему не дал совершить очередной глупости. В результате дело по «фальшивой» явке было выделено в отдельное производство и впоследствии приостановлено за неустановлением лиц, совершивших преступление, а А. был осужден лишь за то, что действительно совершил, по ст. 158 ч. 2 п. а УК РФ к одному году шести месяцам лишения свободы в ИК строгого режима.
Насильник или жертва оговора?
При упоминании изнасилования у большинства людей возникают вполне определенные негативные ассоциации. Женщина всегда рассматривается как невинная жертва, которая не ответственна ни за какие свои действия, а единственным виновником предполагается мужчина. Однако совсем немногие задумываются о существовании ложных обвинений в изнасилованиях. Об этом нечасто пишут в юридических пособиях и журналах, а на следствии и в суде случаи разоблачения ложного доноса весьма редки.
«Насильник или жертва оговора?» – так называлась моя публикация в газете ЭЖ-Юрист (2011. № 30), которую я приложил к своей жалобе на приговор суда по делу Б. (о нем далее) в качестве попытки сломить у судей предвзятое отношение к данной категории дел. Основные положения ее приведу теперь, чтобы помочь и коллегам преодолеть устоявшиеся стереотипы.
Уголовное законодательство жестко карает лиц, совершивших изнасилование, поскольку ст. 131 УК РФ предусматривает санкцию от трех до 12 лет лишения свободы, условная мера наказания по данной статье практически не применяется. С другой стороны, уголовная ответственность за заведомо ложный донос, установленная в ст. 306 УК РФ, определена максимальной санкцией шесть лет лишения свободы. При этом лишение свободы в большинстве случаев назначается условно и существует в качестве альтернативы наказанию в виде штрафа. Таким образом, самим уголовным законом созданы условия для ложных обвинений. В какой-то степени это обусловлено активной пропагандой феминизма, где само понятие изнасилования существенно отличается от общего представления и трактуется как любой половой акт, в котором «жертва» была не до конца уверена либо не совсем понимала происходящее, например после выпитого бокала вина. Однако в данной сфере для профилактики заведомо ложного доноса наказание должно определяться архаичным, но не лишенным смысла принципом «талиона», как это было в дореволюционном российском законодательстве.
Встречаются ситуации, когда изнасилования вообще не было, и ложный донос не сопряжен с оговором конкретного лица
[167]. Но наибольшую опасность представляют ложные доносы в изнасиловании, направленные против конкретных лиц. Возможны ситуации, когда полового сношения как такового не было, а также когда имело место добровольное половое сношение с инсценировкой изнасилования или без таковой. Причины оговора могут быть самыми разнообразными: желание оправдать свое ночное отсутствие перед родственниками, супругом и т. п., корысть
[168], месть за аморальные или противоправные действия
[169] либо за правомерные действия (например, связанные с требованием оплаты долга и т. п.), ревность.
