Мои попытки проверить психическое состояние потерпевшей ни к чему не привели, так как, согласно ответу поликлиники, она с жалобами на здоровье не обращалась, в удовлетворении ходатайства о назначении психиатрической экспертизы судом было отказано. Независимая оценка, проведенная по моей инициативе, пришла к выводу о том, что стоимость продуктов питания равна 64 рублям, что существенно снижало тяжесть положения моего подзащитного. Вместе с тем судья – человек достаточно жесткий и непредсказуемый – попытался оказать на меня давление. Вызвав к себе в кабинет, он дал понять, что моя активность может плохо кончиться для подзащитного. Поэтому мы с подзащитным решили возместить «ущерб», но вину до последнего не признали. В итоге суд по двум статьям вынес небывало мягкий приговор – один год условно, который впоследствии никем не обжаловался.
Второе дело
Дело, о котором я хотел бы рассказать, также могло бы окончиться оправдательным приговором. Несмотря на то что этого не случилось, я до сих пор вспоминаю волнующий момент оглашения определения облсуда, которым М. был освобожден из-под стражи. Это первый случай моей удачи в кассационной инстанции. Комок в горле от неожиданной развязки, слезы радости родственников, добившихся правосудия, – один из редких и дорогих моментов в моей профессиональной деятельности, который заряжает энергией.
Помню точно, что был выходной день, когда ко мне обратились родственники ранее судимого М., обвиняемого по ст. 30 ч. 3, ст. 161 ч. 2 п. а., г УК РФ (покушение на грабеж группой лиц по предварительному сговору с применением насилия, не опасного для жизни и здоровья). Поэтому я не мог дозвониться до следователя, чтобы договориться об участии в следственных действиях. Впоследствии он мне наврал, что никаких допросов в этот день производиться не будет, и провел их с дежурным адвокатом. Счастье М., предопределившее его судьбу по делу, заключалось в том, что тот вину не признал.
М. пояснял, что преступления не совершал, в ночь с 3 на 4 ноября 2005 года был дома у своей сожительницы М-ой. Но эти показания подтверждались лишь показаниями матери и знакомых.
Обвинение М. было целиком основано на показаниях другого подсудимого А., который в ходе предварительного следствия и судебного разбирательства отказался от ранее данных явки с повинной и показаний, в которых оговорил М. Но даже на основе первоначальных показаний А. нельзя было сделать никакого вывода о наличии у А. и М. предварительной договоренности на совершение грабежа, а также о том, что насилие было применено к потерпевшему З. из корыстных побуждений. Напротив, из явки с повинной А. и его допроса в качестве подозреваемого следовало, что насилие было применено к З. в связи с тем, что последний находился в нетрезвом состоянии и начал приставать к А.
Свидетельницы обвинения пьяницы П. и С. в суде признались, что 3 ноября 2005 года М. не видели, а в ходе следствия его оговорили, указав на то, что, встретившись на блатхате, слышали обращение А. к М.: «Пойдем, кого-нибудь завалим».
Еще в ходе следствия сожительница подзащитного сообщила мне, что П. оговорила М., и они решили вместе написать заявление в прокуратуру об отказе от показаний. Однако, когда эту свидетельницу вызвал следователь прокуратуры, она заявила, что никаких отказов не писала и ей якобы обещали найти жилье за отказ от показаний. В результате этого в отношении сожительницы М. было возбуждено уголовное дело за подкуп свидетеля, и мне пришлось также взять ее защиту на себя. Это дело было передано в милицию, и там при новом допросе П. призналась в оговоре моей подзащитной. В итоге уголовное дело в отношении нее было прекращено.
Свидетельница С. в своих первоначальных показаниях вообще не могла пояснить точную дату прихода М. на блатхату, а в суде пояснила, что М. вообще в суде видит впервые и ранее с ним незнакома. Еще один пьяница и бомж – свидетель Е. к моменту судебного разбирательства умер, а уже после предъявления мне материалов дела для ознакомления и смерти свидетеля в протоколе его допроса появились его недостающие подписи, существенно отличавшиеся от оригинала. Конечно же, факт подлога следователь в суде не признал, указав, что моя фотокопия протокола допроса поддельная.
Из обвинения было неясно, что именно пытались похитить М. и А., а в ходе расследования не было установлено, чтобы у З. пропали какие-то вещи, напротив – при З. в момент осмотра трупа в кармане куртки находился сотовый телефон. Версия следствия о том, что З. оказал «сильное сопротивление» нападавшим и поэтому М. и А. не довели до конца умысел на грабеж, также ничем не подтверждена, поскольку у А., согласно заключению судебной медэкспертизы, какие-либо телесные повреждения отсутствовали. Возникает вопрос: почему же, если, по версии следствия, А. нанес ножевое ранение З. и тем самым подавил его сопротивление, он не забрал имущество З. – сотовый телефон?
Следствие велось вопиющим образом, ведь на кону было не просто дело о грабеже, но и раскрытие убийства, вмененного в вину А. Не случайно всех свидетелей следователь допрашивал в милицейских кабинетах, там, где легко надавить: разбить голову о сейф, ударить дубинкой по спине или просто запугать. В многочисленных ходатайствах и жалобах, адресованных вплоть до Генеральной прокуратуры РФ, мне было отказано в самой грубой форме. Так, в письме заместителя прокурора ж/д округа г. Курска от 12.12.2005 содержались рекомендации «более компетентно осуществлять защиту интересов обвиняемого, иначе обвиняемый может отказаться от адвоката». Письмом Прокуратуры Курской области от 29.12.2005 все же заместителю прокурора ж/д округа было указано на недопущение подобных фактов в работе.
В зале судебного заседания было полно народу, состоящего из родственников и знакомых подсудимых, однако, несмотря на это, уже немолодая судья демонстративно показывала свое безразличие к происходящему. Прикрыв руками лицо, она открыто дремала во время допросов и судебных прений, так что присутствующие недоуменно перешептывались. В итоге М. был «аккуратно» осужден к минимальному сроку в виде двух лет шести месяцев лишения свободы, а кассационная инстанция также «аккуратно» переквалифицировала его действия с грабежа на побои (ч. 1 ст. 116 УК РФ) к пяти месяцам исправительных работ с зачетом в срок отбывания наказания времени семимесячного ареста и немедленным освобождением из-под стражи. Так в очередной раз и волки оказались целыми, и овцы – сытыми.
Третье дело
Эта история началась после обращения ко мне за помощью родственников Б. в тот момент, когда он уже был осужден по ст. 30 ч. 3 228–1, ч. 2 п. а УК РФ (в ред. ФЗ РФ от 8.12.2003) к лишению свободы сроком на 5 лет в ИК строгого режима и находился в тюремной больнице.
При таком положении дела было сложно на что-то надеяться, не верил в благополучный исход и прежний защитник, который сказал родителям примерно так: «Благодарите Бога, что дали пять лет, так как максимальный срок по этой статье – двенадцать!» Именно поэтому родители от него отказались и пришли ко мне. Хотя надо отдать должное тому, что добросовестность моего предшественника предопределила положительный результат. Сложность дела определялась еще и тем, что в отношении П., совместно с которым якобы сбывал наркотики Б., уже был постановлен обвинительный приговор, и обычно в подобных случаях судьи идут по накатанной дороге. Доводы моей кассационной жалобы выражались в следующем.
