Вместе с тем наибольшее влияние на наше представление об этих расстройствах оказала, пожалуй, работа Зигмунда Фрейда. Работая в Австрии под руководством Шарко, он считал, что у истерии имеется психологическая подоплека, когда какие-то подавленные ужасные переживания проявляются в виде физических симптомов. По сути, Фрейд описал парадоксальную ситуацию: человек либо помнит о полученной им тяжелой психологической травме, объясняющей его истерию, либо подавляет эти воспоминания в своем бессознательном, что также объясняет его истерию. Идея преобразования, или конверсии психологического стресса в физическую проблему привела к тому, что истерию стали называть «конверсионным расстройством», и в определенной степени взгляды Фрейда сохранились в медицине по сей день. Но несмотря на все попытки психиатров подтвердить факт получения психологической травмы, у некоторых пациентов так и не удается установить подобные происшествия в их жизни. Поэтому, вероятно, на самом деле существует несколько причин, по которым у людей могут развиваться расстройства с неорганической этиологией.
В современной терминологии описанные заболевания классифицируются как «функциональные неврологические расстройства», и такое название отражает неполноту нашего понимания природы этих симптомов у многих пациентов. Вместе с тем оно выражает представление о расстройстве неврологических функций при совершенно нормальной с точки зрения своей структуры нервной системе. Широко используется компьютерная аналогия, согласно которой аппаратное обеспечение у таких пациентов в норме, в то время как программное дало сбой.
Исторически разум и тело всегда рассматривались как отдельные сущности. Это так называемый дуализм разума и тела, согласно которому человеческие переживания зарождаются в душе полностью независимо от «органических», или физических дисфункций тела.
Но концепция дуализма разума и тела постепенно уходит в прошлое, и, если задуматься, это не должно вызывать особого удивления. Нам известно, что психологическое состояние человека и его неврологические функции тесно связаны между собой. Многие люди, страдающие эпилепсиями или мигренями, говорят, что стресс зачастую провоцирует начало приступов. Если же говорить о более повседневных вещах, то все мы знакомы с мурашками на коже от страха или волнения – волосы на шее при этом выпрямляются, а зрачки расширяются. Эти физические изменения регулируются нервной системой, однако явно находятся под влиянием психологического состояния.
Мой личный пример: каждый раз, когда я, переполненный тревогой и волнением, поднимаюсь на сцену, чтобы прочитать длинную лекцию, то внезапно ощущаю, как движения при ходьбе перестают быть автоматическими и начинают требовать от меня концентрации. Из-за боязни споткнуться, пока поднимаюсь по лестнице на трибуну, бессознательное переставление ног превращается в задачу, требующую сознательного усилия, они становятся тяжелыми и неуклюжими. Судя по всему, наша нервная система плохо переносит, когда мы фокусируем на ней наше внимание, – мысли о какой-то части тела или движении, их осознание само по себе может вызывать невротические симптомы. На самом деле вы можете испытать это на себе прямо сейчас. Сядьте в кресло и расслабьтесь, ни на что не отвлекаясь. Несколько минут не концентрируйтесь на своих ступнях слишком сильно: просто подумайте о том, какие они вызывают у вас ощущения, почувствуйте, как носки касаются пальцев, как обувь давит на ваши пятки или лодыжки. Спустя несколько минут вы наверняка почувствуете то, чего не ощущали прежде, – возможно, покалывание, онемение или легкий дискомфорт. Вполне вероятно, что у некоторых пациентов с симптомами неорганической этиологии, особенно при отсутствии очевидных психологических триггеров, именно этот механизм и лежит в основе проблем.
Эти неорганические невротические симптомы невероятно распространены. Ряд исследований показал, что функциональные проблемы – вторая по распространенности причина обращения пациентов в неврологическую клинику после головной боли. Разумеется, нет ничего удивительного в том, что подобные случаи имеют место и в мире медицины сна.
Я постоянно наблюдаю пациентов, которые подвержены чрезмерной сонливости, являющейся проявлением тяжелой депрессии, и пациентов, чьи приступы сонливости являются бессознательными механизмами ухода от стрессовых ситуаций.
Я могу вспомнить ряд пациентов, направленных ко мне с предполагаемыми невротическими расстройствами сна, природа которых крылась в каком-то проявлении эмоционального, физического или сексуального насилия по отношению к ним в детстве, происходившего по ночам в спальне. Я наблюдал нескольких пациентов, чьи обмороки изначально были признаны симптомом нарколепсии, однако чьим окончательным диагнозом в итоге оказывалось одно из функциональных невротических расстройств. Как это бывает практически у всех пациентов, которых я принимаю в общей неврологической клинике, эти пациенты не были в курсе истинной причины своих симптомов.
Я также помню один из первых случаев, с которым столкнулся, став врачом-консультантом (старшая врачебная должность в Великобритании. – Прим. пер.). У молодого мужчины вскоре после рождения ребенка развилась тяжелая неизлечимая сонливость. На протяжении последних пяти лет он практически не участвовал в жизни своего сына, проводя в кровати по двадцать часов в день. Мать ребенка воспитывала ребенка, по сути, в одиночку, разбираясь с повседневными хлопотами ухода за ним, параллельно пытаясь сохранить работу. За предыдущие годы другие неврологи, к которым молодой человек обращался, испробовали различные способы лечения сонливости, но все было тщетно.
Вместе с тем продолжительная госпитализация показала, что на протяжении большей части дня он «спал», лежа в кровати, в то время как электроэнцефалограмма – диаграмма его мозговых волн – однозначно показывала, что он бодрствует. Приложив усилия, чтобы убедить его и его жену, что проблема, возможно, психологическая, а не неврологическая, я организовал его месячную госпитализацию в психоневрологическом отделении для дальнейшей диагностики и лечения. За три дня до его выписки я получил по электронной почте письмо от жены пациента. «Это поразительно, – сообщила она мне. – Он внезапно очнулся и чувствует себя намного лучше! Последние несколько дней бодрствует и участвует в семейной жизни. Он снова стал самим собой». Я могу лишь заключить, что он, на протяжении нескольких лет избегая семейных обязанностей в кровати, переживал, что не сможет продолжать сохранять видимость, оказавшись под пристальным наблюдением в стационаре.
Почти всеми врачами движет желание помочь своим пациентам, быть на их стороне. Не верить тому, что они нам говорят, противоречит нашей природе, и порой оказывается сложно сохранить должный уровень скептицизма, необходимый для постановки правильного диагноза.
Что ж, избыток скептицизма, вне всяких сомнений, хуже его недостатка, однако найти золотую середину порой оказывается крайне не просто. За годы практики я был несколько раз застигнут врасплох.
* * *
Роберт тоже не тот, кем кажется. Сейчас ему семьдесят два, а впервые мы встретились шестью годами ранее. Он высокий, худой, с коротко остриженными седыми волосами, уверенный в себе и эрудированный. Говорил он с явным налетом аристократизма, как человек из высшего общества. Он рассказал мне про свою молодость, про то, как родился в зеленом районе центрального Лондона, про восхитительные летние каникулы с родней в Ирландии, про учебу в престижной школе. Несмотря на все это, он бросил школу в шестнадцать с желанием работать, но без четких ориентиров и приоритетов: Роберт метался между музыкальной индустрией, маркетингом, издательским делом и разными другими сферами, потому что ему быстро становилось скучно и не терпелось попробовать себя в чем-то новом.
